Портреты Пером (СИ)

Streets never border further than my sight

We sing the nightingale song alive

We might be different but our hearts won’t lie…

Шнуровка затянута. Хрупкое тельце безвольно повисает в руках. Трикстер укладывает куклу в клетку, убирает с лица отросшие волосы, продолжая напевать:

And little ever changes if anything at all

But the song rings loudly through these halls…*

Он захлопывает крышку; щёлкает намертво сцепивший зубья электронный замок. Пробует цепь, спускающуюся с потолка, на прочность. Впрочем, клетка крепится к ней на мощный карабин, а сама цепь под потолком закреплена надёжно – та самая, для «зеркального» режима.

Всё же Джон Фолл в изобретении ловушек иногда доходил до отметки «гениально». Так почему бы не воспользоваться хорошо сделанной вещью?

– We sing the nightingale song alive… Ну как, птичка, любишь сказки? – Он сквозь прутья боковой стенки трогает безвольную марионетку пальцем. – В одну из них мы с тобой сыграем сегодня.

Улыбаясь, Трикстер покидает библиотеку. Есть ещё два часа, прежде чем его птичка проснётся, и в это время нужно заняться основной ловушкой.

Арсений с Исами с обеда сидели в спальне – хвостатому стало хуже. Он хрипло и тяжело дышал, скорчившись на левом боку. Он постоянно лежал на левом. Джим сказал, это от того, что воспалено именно левое лёгкое, которое теперь не способно справляться со своими функциями, и таким образом, лёжа на «страдающей» стороне, больной пытается облегчить процесс дыхания хотя бы правому, что осталось нетронуто болячкой.

Тень или Художник сидел рядом, на краешке кровати, спокойно улыбаясь.

Смерть чует, падальщик. Не Джима, так хвостатого. Вырвем его – будет кто-то другой.

А ещё в тёмных углах чудились тёмно-красные блики, как от гаснущих углей. Будто невидимые черти за полупрозрачной астральной занавеской шурудили кочергами горячие ещё угли, сплошным ковром покрывающие пол, а они в хаотичном порядке вспыхивали багровым, тёмно-вишнёвым, тонкими линиями ярко-оранжевого. В какой-то момент на часах девять вечера Арсений втихую прокусил себе палец и, делая вид, что ищет тряпку, капнул по паре капель в два угла вокруг кровати. Мельтешение багровых бликов стало потише – или это было самовнушение.

Исами студила горячий травяной отвар, переливая его из кружки в кружку, Перо, стараясь не смотреть на Тень, вовремя полоскал и отжимал тряпку в тазе с прохладной водой – на лбу Форса она очень быстро нагревалась. От обтираний влажной тканью он отбрыкивался, но Арсений всё равно упорно проводил тряпкой там, где успевал достать: это могло (хотелось надеяться) сбить температуру.

Джим сидел в кресле и при свете свечи терроризировал книгу по народной медицине в поисках того, что мог упустить – большего в отсутствии антибиотиков он попросту не мог. Закери в сопровождении Нортона как раз вошёл в спальню, неся за обёрнутую полотенцем ручку котелок кипячёной воды, когда зашипели развешанные по углам комнаты динамики.

Трикстер смеялся, когда объявлял о сборе в библиотеке.

Добавил: «приходите, если есть желание. Наказывать за прогул никого не буду, сегодня я могу насладиться представлением и в одиночку».

– Я останусь здесь, – Исами кинула беглый взгляд на догорающую свечу и продолжила переливать исходящую паром жидкость. – Сможете позвать, если потребуется помощь.

– Зак, тебе тоже лучше остаться. – Джим захлопнул книгу, бросив её на стоящую рядом софу. Поднялся, машинально берясь за ремень сумки и закидывая её на плечо.

– Да почему… – тут же взвился мальчишка, но Файрвуд пояснил:

– Будешь помогать Исами, если ей потребуются вода или полотенца.

– Док, тогда я тоже остаюсь. – Джим-подпольщик кинул к книжке свою куртку (до этого она была накинута на его плечи) и сел рядом. – Оставлять одних ребёнка, женщину и больного – выход не лучший.

– Я тебе не ребёнок, – тихо и зло выдал Зак, принимая тряпку, которую Арсений ему сунул: кому-то надо было заниматься этой процедурой. – Можете идти, мастер Джим. Я всё сделаю.

Арсений, уже перекинувший через плечо ремень фотоаппарата, вопросительно глянул на Файрвуда. Тот кивнул. Молча. И всем собой продемонстрировал желание идти, не задерживаясь больше.

В библиотеке были Джек, Джон, Кэт и почему-то Рой. Последний держался у стенки. Все они дружно смотрели куда-то вверх.

– А что… – начал Арсений, когда увидел клетку. Заткнулся. Ловушка висела на высоте в десять футов над полом на толстой металлической цепи и представляла собой очень узкий ящик, в который, пожалуй, можно было втиснуть только достаточно хрупкую девушку – с тем, чтобы у неё осталось хоть немного места. Клетка состояла из вертикальных железных прутьев. Передняя стенка, как и слегка накренённый пол, была из цельного металлического куска. А ещё внутри кто-то был.

– Света в зал? – осведомились динамики весёлым голосом. – Пожалуй, сегодня можно.

Под потолком медленно и неохотно вспыхнула давно уже мёртвая люстра. Она загоралась рядами, один ярус хрустальных подвесок за другим. Сквозь слои пыли свет пробивался неохотно, вяло, будто стекал вниз. От клетки на пол упала короткая тень. Зато стало видно, что внутри ловушки почему-то обряженная в бальное коричневое платье Лайза. Она едва удерживалась, босые ступни скользили по наклонённому полу, руки вцепились в прутья клетки. Бедолага почти нанизалась грудью на торчащие из передней стенки тонкие шипы.

– Что думаешь об этом? – Тихое Джима.

– Он торжествует, кажется, – Арсений пожал плечами.

Скрипит карандаш. Покосившись, Перо замечает, что Джим записывает. Более того – чертит что-то похожее на открывающуюся им картину. В силу своих скромных рисовательных способностей.

Перо перекидывает чехол на бок, вытаскивает фотоаппарат. Первый кадр выходит смазанным, и Арсений, чертыхнувшись, быстро выправляет настройки. Ещё и вспышку нахлобучить приходится, что с его руками превращается в задачу с восемью звёздочками.

– О, на нашем маленьком любительском выступлении даже свой фотокорреспондент есть. Что ж, Перо, не запрещаю, снимай. Наша милая птичка – героиня дня, и заслужила внимание. Для собравшихся объясню: мисс Сазерленд – но попрошу больше не называть её так, ибо сегодня она соловей – попросила меня кое о чём во имя любви. И сказала, что готова пройти любое испытание взамен. Я подумал – какая восхитительная, редкая для наших времён самоотверженность, как же нужно верить в это чувство – любовь. И тогда мне на ум пришла одна сказка, о соловье и ярко-алой розе…

Мэтт выдержал паузу, во время которой клетка начала раскачиваться чуть сильнее.

Джек и Рой нахмурились одновременно, Кэт испуганно прижала кончики пальцев к губам, а Джон пожал плечами, как бы говоря «я этой сказки не знаю, но разве можно знать всё на свете»?

– Чего? Какая ещё сказка? – Джек покосился в сторону Джима. Несмотря на трагичность ситуации, Арсению на секунду стало смешно: конечно, старший всегда и всё знает.

– Я сказку плохо помню, – сказал вслух. – Давно как-то попадалась. Вроде, начала двадцатого века.

– Авторства Уайльда. Расскажу коротко, – тихо начал Джим, глядя при этом вверх, на клетку, – что соловей, пожелав помочь влюблённому студенту, целую ночь пел, нанизываясь сердцем на шип розы. А роза этим шипом пила его кровь, чтобы к утру стать алой. Мне нравилось, как там описывалось пение – чем глубже шип пронзал трепещущую грудь, тем прекраснее становилась песня.

– Верно, верно, Файрвуд, – похвалили динамики. – Только о главном ты упомянуть забыл. Тогда оставим это напоследок.

– Отчего же, – Джим недобро сощурился (Арсений несколько раз щёлкнул его так, ловя кадр). – Я ведь не хотел об этом умалчивать. Жертва была напрасной, соловей умер зря, а любовь, ради которой он пронзил своё сердце шипом, была глупой и неискренней. А ты, видимо, нам именно это доказать и хочешь? Любовь ничего не стоит? Жертвы ради неё – глупость?

Секунду стояла тишина, затем в динамиках эхом отдался звук одиночных аплодисментов.