Портреты Пером (СИ)

– Ваш супруг в курсе происходящего, леди. А теперь прошу меня простить.

Судя по взгляду Софи, спать она супругу сегодня не даст.

Лучше б пустырник пила на ночь

Спать ей надо и себя беречь

Не только за себя ответственность несёт

Чтоб не будить второй раз Калхоуна, Джим самостоятельно находит вешалку, надевает пальто и выходит в свежий (и холодный) ночной воздух. Нутро едва ощутимо вибрирует, как всегда, от соприкосновения с прошлым. Чувство и мерзкое, и отдаётся где-то в сознании застарелыми страхом и тоской. Но ещё оно роднит с Арсением, которому только предстоит самое страшное.

Приветственно пикает отключаемой сигнализацией одиноко мёрзнущая машина. Там внутри тепло и уютно, но Джим ещё некоторое время стоит на улице. Дышит, смотрит на еле пробивающиеся сквозь перистые облака звёзды. Вроде и дал себе зарок уже прекратить ждать изо всех сил, отвлечься, расслабиться (в плане чувств), всё равно от внутреннего напряжения ничего не изменится. Завёл себе приходящего любовника из ординатуры. И всё одно – не ждать не получается, а каждая встреча с Котом снова порождает эту грёбаную вибрацию нутра.

И хочется курить. Или заткнуть уши плеером. Или, наоборот, вслушиваться в неё, наслаждаться мыслью, что скоро ожидание закончится. Начнётся новая глава, где нужно будет реабилитировать Арсения, научиться любить друг друга в настоящем.

Это если Джим останется ему нужен.

Залезть в машину, завести мотор. Нужно до смены успеть хоть немного поспать, а это значит – рулить прямиком в клинику.

Джон успел вовремя. Файрвуд уже собрался отъезжать. Вылетев из особняка (совсем, совсем не соответствуя образу лорда) и придерживая сумку, Фолл добежал до автомобиля и резко распахнул дверцу со стороны пассажирского.

– Подкинешь до Вичбриджа, – уже плюхаясь на сидение и устраивая на коленях сумку. – Я сказал Софи, что всё объясню утром, когда в доступе будет полная информация.

Хлопнула закрываемая дверца, отрезая стылый влажный воздух с улицы. Джим кивнул, принявшись выруливать на дорогу. Фары взрезали жёлтым стылую темноту перед воротами поместья.

Джон с шумным вздохом откинулся на спинку сидения. Нет, он не мог больше ждать. Таблетки – только предлог.

Всю дорогу они молчали. Фолл ощущал, как медленно варится в своём ожидании Файрвуд, а оно разъедает его кислотой изнутри. Он мучился и медленно горел заживо, может, это и роднило их теперь – прошлое захватывало, оно было повсюду, а настоящее казалось тонкой трескающейся скорлупой, за которой – ад.

Потому я и еду в особняк. Потому он приехал сюда среди ночи, хотя звонок занял бы три минуты.

Джон улыбнулся и даже позволил себе ненадолго задремать.

Файрвуд высадил его на одной из окраинных улочек в Вичбридже незадолго перед рассветом и тут же уехал. Джон поправил сумку на плече, поёжился от утреннего декабрьского холода. Ветер был ледяной, тянулся, тонко свистя, между домами. Пришлось натянуть на голову капюшон куртки. Теперь никто при всём желании не опознает в нём «лорда Фолла». Обычный мужчина средних лет в тёплых зимних ботинках, джинсах и куртке, с сумкой через плечо, куда-то идущий ранним утром.

Городок только просыпался. Гасли фонари; над крышами одно- и двухэтажных домов с покатыми крышами под слоем серого протянулась слабая розоватая полоса; на её фоне голые ветви деревьев казались обугленными. Фасады, выкрашенные в жёлтые или светло-бежевые цвета, смутно светлели в сумерках. Кое-где квадратами ядовито-золотого светились задёрнутые шторами окна, и отсветы их бесплотными желтоватыми призраками ложились на холодный асфальт. На тротуарах, минуя чересполосицу света и тени, уже попадались первые прохожие, хмурые, кутающиеся в пальто и куртки, выше поднимающие воротники. Для Джона все они были серыми безликими фигурами. Со стороны кладбища громко каркали вороны, по главной улице изредка проезжали машины, и слышно было мягкое шуршание шин о покрытие.

Фолл, не глядя по сторонам, быстрым шагом направился вверх по дороге, к холму.

Он прошёл прямиком через рощу, ободрав руки в густых зарослях кустов, перелез через ограду, как вор. Правда, особняк всё равно пришлось обходить. Когда Джон достиг арки во внутренний двор, небо уже посветлело, а розовая полоса на востоке стала ядовито-алой.

Ключ едва провернулся в замочной скважине, и Джон сделал себе пометку – разобрать и осмотреть замок. Можно приехать на днях для этого.

Дом встретил его страшным холодом и густой тишиной. Тут было куда холодней, чем снаружи, а завывающие на все лады сквозняки отчего-то не разбавляли тишину, а словно ещё сильней сгущали, и она становилась ощутима кожей.

Джон на ходу дышал на руки, перекладывая фонарик из одной в другую. Надо было взять перчатки.

– Кис-кис-кис-кис! – позвал негромко. – Табурет!

Под ногой скрипнула половица, в пыльном коридоре разнеслось тревожное тихое эхо, как оклик тающего в небытие призрака.

Джону пришлось ходить по дому и звать Кота минут двадцать; наконец, он нашёл его мирно спящим на диване в библиотеке.

– Вот ты где, – осторожно присев на краешек пыльной мебели, Фолл почесал чёрную мохнатую спину. Кот муркнул, разворачиваясь из клубка во всю длину. Кармашек на ошейнике осматривать нечего, Джим уже вытянул записку ночью. Потому некоторое время Джон просто чесал кота, потом только взялся привязывать стандарты с таблетками к ошейнику. В заколоченные окна проник первый неверный свет холодного утра, по полу потянулись слабые светло-серые полосы.

– Ну, иди. – Фолл осторожно опустил Кота на пол. Потом сходил вниз, набрать дров в кладовой. Вернулся и растопил камин. Райан следил за состоянием каминных труб, когда бывал здесь, и протапливал особняк; потому огонь разгорелся быстро. Пламя сухо потрескивало в поленьях, тёплые блики скользили по облицовке и рассохшимся доскам пола.

Джон стащил с дивана подушку, устроившись на ней у огня.

Когда-то мы сидели здесь с Арсенем. Потом – с Художником. Он говорил, я буду жить вечно.

Джон улыбнулся, прикрыв глаза и запрокинув голову к тёмному потолку. Горький ком в груди рос, давил на рёбра. Но только здесь, в этих стенах, в нём просыпалось что-то живое.

А за стеной созданный нами шедевр. И я не желаю, чтобы кто-то, кроме нас, его видел. Потому что я – жаден. Как Кукловод

В голове бесконечным хороводом – десять цифр от кодовой двери по соседству. Той самой, ведущей в бальную залу; и нет сил, и душит, и давит – подняться, сделать двадцать шагов, чтобы очутиться перед кодовой панелью, ощутить мимолётными прикосновениями под пальцами кнопки…

Сколько раз за эти годы он приходил, приезжал сюда тайком, будто не хозяин поместья, а воришка? Сколько – пропадая на ночь, на сутки перед гладкой зеркальной поверхностью, стремясь шагнуть сквозь неё в прошлое? А сколько – притягивался взглядом к отражениям в оконном стекле?

Эта картина так же эфемерна, как моё существование.

Художник, ты знал, что обратишь мою жизнь в сплошное мучение. И потому тебе хватало сил улыбаться

Я буду жить вечно

Я

буду

Ощущая себя на грани, Джон тихо подозвал Кота. Тот откликнулся живо, подбежал, боднул колено; ну правильно, вряд ли в прошлом у обитателей есть возможность хорошо его кормить. В этот раз ему достался кусок хорошей, дорогой колбасы: Джон развернул салфетку, кладя угощение на пол. Кот принялся за еду сразу же, ещё и заурчал, не то довольно, не то предупреждающе, чтобы глупый человек не вздумал вдруг взять лакомство обратно.

Пальцы зарылись в густую шерсть, ласково гладя животное. Вторая рука тем временем просовывала в кармашек, к таблеткам, короткую записку.

Если в прошлый раз её не было, если Фолл нарушит этим посланием течение времени в прошлом, он разобьёт к чертям и эту реальность, разрушит до основания, вместе с проклятой манящей картиной, вечно отражающейся в зеркале.

К тому времени, когда Джон заставил себя покинуть особняк, так и не коснувшись заветной двери, над Вичбриджем уже сиял пустым блёкло-голубым небом холодный зимний день.