Портреты Пером (СИ)

– Очень живо, – улыбается Джону. – А почему на заднем фоне столько розовой мишуры?

– О, – Джон оживляется и даже негромко смеётся. – Девушки особняка устроили праздник четырнадцатого февраля. А Райан проиграл мне спор и вынужден был присутствовать на этом торжестве… милых украшений и сердечек. Кстати, фото сделано на старый плёночный фотоаппарат моего отца. И Арсень до ужаса не хотел ничего фотографировать там, уговорил его… впрочем, это несущественная информация.

– Ну, раз так…

Снова – пролистывать. Бытовые сцены, светловолосая девушка поливает фиалки (рядом увивающийся подросток), несколько растрёпанных и чем-то взволнованных парней с сумками через плечо. Толстая белая крыса высовывается из-за угла, встопорщив усы. Принюхивается.

Снова Джеймс. Снова потрясающее фото. Мистер Файрвуд, слегка прикрыв глаза, играет на рояле: пальцы напряжены. Спина прямая, и будто бы он ушёл в себя – вместе со своей музыкой.

– Не подумала бы, что Джеймс играет…

– Да, и прекрасно. Я любил его слушать, хотя система прослушки сильно искажала звуки.

– Мне нравится… – Кончиками ногтей обвести контур его лица. – Полумрак, неверное освещение и его игра. Очень атмосферно.

– Можем попросить его сыграть, когда приедет. Я иногда не отказываю себе в подобном удовольствии во время его визитов.

– Когда я услышу его игру, мне будет проще поверить в то, что это возможно.

Софи не сдерживает улыбку. Она знает мистера Файрвуда с другой стороны: суровый, серьёзный, непреклонный сухарь.

Пролистывает ещё несколько, среди которых – окровавленные руки Саймила на фоне старых пожелтевших газет. Джон останавливает её руку, изготовившуюся перелистнуть.

Руки тёплые.

– Здесь нужно пояснить, – улыбается ей. – Фотография была сделана, когда Арсень только узнал о том, что находится в прошлом. Пытался осмыслить факт.

– Понимаю.

Гораздо проще «осмысливать» что-то через своё творчество. Поэтому и необходим мольберт в спальне. Хотя и не только поэтому, конечно.

Джон убирает руку с её пальцев, жестом показывая, что можно перелистывать.

Софи подхватывает кончиками ногтей прохладную кромку мультифоры. Очередное фото тяжело проворачивается, падая лицевой просмотренной стороной вниз.

Ломко шуршат мультифоры под пальцами. Они хорошие, шершавые, хотя запястья уже устали совершать монотонные действия с достаточно крупными фото. Триста штук. И они только-только подбираются к концу. За окном темно и пасмурно, два раза недовольный дворецкий приносил им еду прямо сюда.

Лорд проводит время со своей леди, которая носит под сердцем ребёнка, причём, абсолютно культурно. Мог бы и менее чопорную физиономию скорчить.

Но приходы Калхоуна коротки, и в его отсутствие чета Фолл погружается в тёмную атмосферу фамильного особняка десятилетней давности. Софи видела кровь, видела измученных и истощённых обитателей. Иногда – проблески чего-то светлого, вроде праздников или метко подмеченных объективом моментов: Джейн Уоллис кормит крысу Нэн, проклёвываются листики из почек во внутреннем дворе, мастерит механическую крысу подросток Закери.

С какого-то момента стало совсем страшно. Блок фото напоминал ту, чёрно-белую, где Джеймс сидит у укрытого простынёй тела брата. Тот же младший с перерезанным горлом (Джеймс зажимает рану), общий сбор крови в вёдра в пыльном, грязном помещении. Джон комментировал эти фото, иногда рассказывал что-то о людях, на них изображённых. И теперь в кадре проявился он сам, лорд Фолл. Мелькал то там, то тут. Особенно поразило фото, где он, не видя фотографа, сжался в кресле и смотрел в камин, на огонь. Удивительно, но Саймил даже смог поймать пляшущие в его глазах блики.

А ещё – в папке было фото альтер-эго, Кукловода. Маньяка в нём можно было распознать с первого взгляда, но женщину поразила харизма. Ум, власть с чётким осознанием её тяжести, сила и выходящий за пределы фотографии демонизм. Даже не верилось, что её сдержанный супруг и он – одно лицо. На первой картине их очень хорошо изобразили. Будто бы близнецы, выросшие на разных полюсах морали. Когда Софи поведала о своих умозаключениях супругу, тот только улыбнулся и согласился.

Фотографии всё мрачнее. Сейчас бы попросить принести виски, рома, чего угодно – но ей нельзя. Поэтому на особенно жутких приходилось прикрывать глаза, успокаиваться самостоятельно, и – по новой. Не реагируя на предложения прекратить издевательства над собой, досмотреть хотя бы завтра.

Она хочет знать, через что прошёл Саймил. К тому же, эти фотографии в будущем могут обеспечить ей годы неиссякаемого вдохновения. Больного, жесткого, изломанного, как крылья попавшей в жестокий шторм птицы, но вдохновения.

Когда последнее скрывается под плотной чёрной обложкой, она ещё какое-то время молчит. И Джон – молчит, милостиво давая ей возможность собраться с мыслями.

– Знаешь, – признаётся она наконец, – твой… особняк – тоже своего рода шедевр. Из тех, которые лучше никому не показывать.

– Все эти десять лет я хранил его для Пера, – Джон вновь смотрит в окно. В саду уже загораются фонари, и в стекле видны их отблески. – Для того, каким он должен вернуться.

Джеймс Файрвуд всю дорогу до особняка слушал радио. Включил машинально, чтобы хоть что-то играло, ехал и даже, вроде, слушал. Не слышал только ни слова и едва не столкнулся с выехавшей из-за поворота машиной – слишком глубоко ушёл в мысли.

Как отрабатывать смены в хирургии, как преподавать в университете, если мозг плавает в жиже ожидания? Это не мысль, не состояние, это – всё, и в нём плавает мозг.

Всплывает – сегодняшний случай в нейрохирургии, когда пациент после трепанации сорвал отпиленную с черепа крышку и бегал по коридору.

Машину парковать аккуратно, это тоже рефлекс. Рефлекторно поздороваться с еле сдерживающим зевоту Калхоуном, встречающим его с фонарём (и что, что глухая ночь?), согласиться подождать в библиотеке, пока хозяин соберётся его принять. Через десять минут, уже сидя в кресле библиотеки, наблюдать заспанного, но причесавшегося Фолла, будто нечто, происходящее в другой жизни.

– Ты мог приехать с утра, – говорит Джон вместо приветствия, проходя к шкафчику у стены и вытаскивая графин виски и два стакана.

– Мог, – спокойно, – но с утра у меня смена.

Принимает прохладный бокал с плещущейся на дне янтарной жидкостью. Салютует им.

– Я за рулём.

– Тогда не пей.

Джон садится во второе кресло. Ему машину вести не надо, ему до спальни – минута ходьбы. Болтает бокалом и отпивает.

– Есть новости? – Спрашивает, не дожидаясь следующей реплики. Джим даже не скрывает улыбку. Значит, тоже с ума сходит от нетерпения.

– Да, наш мохнатый почтальон доставил очередную весточку от Форса.

Джим благодарит эту идею Форса. Теперь они наловчились передавать послания в прошлое через кота, всё равно он между временами шастает. Иногда и оттуда получали что-то интересное. Как сегодня.

– Я только из особняка, перехватил Табурета. Итак, они... мы спасли Дженни, значит, Алиса вот-вот подкинет нам карты. Понимаешь, что это значит?

– Что осталось совсем немного? – Фолл приподнимает бровь, снова прикладываясь к бокалу.

– И что начинается самое сложное для них. Нас.

Джон кивает. Оба помнят это сумасшествие, начавшееся по окончательном воцарении Трикстера. И что привело к его свержению – тоже. Правда, вряд ли второе Джон вспоминает с тем же тянущим тоскливым чувством, что Джим. Но каждому своё.

Повинуясь порыву, Джим делает маленький глоток из бокала и ставит его на столик. Встаёт. Кивает лорду.

– Я поеду. У меня завтра аврал, не подвяжешь к Табурету две упаковки амоксициллина? Райан скоро…

– Помню.

Джон тоже встаёт. Уже в коридоре они встречают Софи в халате. Женщина сама не своя, взгляд отчаянный, но тратить на неё драгоценные минуты не хочется – спать и так придётся считанные часы. Поэтому Джим ограничивается приветствием и тут же прощается. На попытку выспросить кивает на Джона.