Факелы на зиккуратах (СИ)

Фабиан уселся на свое место, ухмыльнулся, склонил голову к плечу.

– Мне был отдан приказ распорядиться о кофе. Что я и сделал. А не сделать его самому. Господин Второй Консул. Я подозреваю, что здесь и сейчас не место и не время демонстрировать верность старым добрым традициям, – вежливо отозвался он.

Велойч поднял глаза на своего помощника. Тот был растерян: распоряжение о кофе было отдано Равенсбургом, но второй ничего не имеет против и выглядит довольным, сытым, только что на солнце не лоснящимся. И это Велойч, крайне брезгливый практически все время и не позволявший никому хозяйничать на своей территории, только Первого Консула терпевший, потому что у него не было выбора. Велойча реакция помощника очевидно развлекла; он отправил его восвояси взмахом руки. Фабиан ждал.

Его выдержка импонировала Велойчу, как и удивительная уверенность в своих силах. А ведь Фабиан мало того что по глупости оказался в фаворитах важного государственного мужа, так еще и у такого, чье положение крайне неустойчиво. На самом деле: Альбрих с удивительным упорством отделял себя от остальных консулов, прогибал под себя магистрат и сенат, с тем же Содегбергом был в натянутых отношениях, и когда он грохнется с пьедестала, никто не пошевелится ему помочь. Только что приложат к носу носовой платок, чтобы не дышать пылью от падения великого. Велойч, следивший за Фабианом, праздно поинтересовался у себя: а веришь ли ты, что это Альбрих его выбрал, или что этот высокомерный молодой человек купился на регалии первого? И ответа у Велойча не было. Но зато была возможность поговорить о местах, в которых традиционно готовят люди и люди же подают еду в номера.

Велойч поинтересовался, что Фабиан делает в свободное от учебы время. И тот выразительно поднял брови и обтекаемо ответил, что частью развлекается, частью развивается, частью зарабатывает себе на настоящие мальчишечьи игрушки, в общем, все, как у обычных детей. У Велойча неожиданно улучшилось настроение: та встреча в клубе случайностью не была, нужно быть идиотом, чтобы Равенсбурга в этом заподозрить; а значит, ему что-то нужно. И начались танцы на битом стекле. Фабиан упрямо не признавался, зачем он так откровенно показал себя Велойчу, Велойч не признавался, что расценивает его появление как опасность. И никто не говорил прямо ни о клубе, ни о ситуации, которую имел удовольствие наблюдать Фабиан. И точно также никто не говорил прямо о Первом Консуле, но они оба отлично поняли, о чем идет речь, когда на вопрос, вроде бы вскользь заданный, о близких друзьях и личной, кхм, интимной жизни, Фабиан ответил резко и категорично, что его друзья остаются его друзьями, а личная, кхм, интимная жизнь приказала долго жить после достаточно продолжительной, приятной, познавательной, но ставшей обременительной связи. И это решение окончательное и обжалованию не подлежит; и хочется, очень хочется рассчитывать, что другая сторона достойно примет его решение прекратить исчерпавшие себя отношения, но Фабиан подозревает, что об этом можно только мечтать. На что Велойч ухмыльнулся чувственно и промурлыкал что-то вроде сочувствия в адрес несчастного.

Они расстались довольные друг другом. После многих околичностей Фабиан подтвердил, что умеет, а в данном случае считает делом чести держать язык за зубами; Второй Консул признал, что ценит это, а кроме того и с учетом личностных качеств студента Равенсбурга считает себя вправе предложить некоторое содействие в профессиональном становлении означенного студента. Тем более с ним согласны и его коллеги. Форс-мажорные обстоятельства, буде таковые возникнут, с помощью того же члена магистрата, а также Государственного Канцлера и тем более Второго Консула, наверняка будут решаться положительно. А что форс-мажорные обстоятельства возникнут, не сомневался ни Фабиан, ни Велойч: чтобы Первый, да так просто отпустил то, что считал принадлежащим исключительно ему – едва ли.

Велойч был почти уверен, что Первый будет угрожать и скорее всего предпримет какие-нибудь действия, чтобы вынудить Фабиана вернуться к нему. Мальчишка стоил того, чтобы сражаться за него. Что это могло быть: лишение государственной стипендии – едва ли, совет по образованию будет счастлив протянуть рассмотрение этого пожелания Первого Консула вплоть до… неназываемого, но в чем почти никто не сомневался; Альбрих может дать распоряжение о проверке личного дела Фабиана, и кто его знает, что обнаружится по итогам крайне пристрастной проверки – но счастье, что в Совете Государственной Безопасности сидит очень мало людей, которые считают его уполномоченным отдавать им распоряжения, мол, пусть своей службой распоряжается. Альбрих наверняка обратится к ректору Академии, чтобы обеспечить проблемы Фабиану, если, разумеется, у него останется время за всеми кулуарными дрязгами. Возможно и физическое воздействие. Но за Фабианом следили. И попутно присматривали. Распоряжение Велойч отдал не так давно – не о том, чтобы подбирать доказательства аморального альянса взрослого мужчины и только вступающего во взрослую жизнь юноши, а о том, чтобы в случае чего и защитить его. Не хотелось бы, чтобы с ним что-то случилось.

Фабиан выходил от Велойча, стараясь казаться безразличным. Это было сложно: пережить еще одну личную встречу с этой пираньей и остаться живым и вполне здоровым чего-то стоило; а ведь Велойч еще и содействие обещал, которое не может не пригодиться. Времени после последней встречи с Альбрихом прошло всего ничего, ни ректор, ни преподаватели, ни кураторы не изъявляли желания растерзать его по чужой наводке, Тимбал не появлялся на горизонте, сам Альбрих тоже молчал. Одна надежда, что он одумается и позволит им обоим мирно сосуществовать в одном городе, а не сорвется в омут мести. У Фабиана бешено колотилось сердце, подрагивали пальцы, и состояние было странным, словно он был воздушным шариком, распираемым изнутри гелием, который бьется о потолок и мелко дрожит от ударов. Когда Фабиан подходил к внешней двери, история с Альбрихом казалась ему каким-то неудачно написанным и наполненным отвратительной дешевой мелодрамы рассказиком в третьесортном глянцевом журнале. Как будто это и не с ним происходило. Альбрих – Первый Консул – снова казался далекой, харизматичной, уместной в сводках новостей личностью, но не человеком, которого Фабиан знал, и некоторое время – очень близко. Даже увлечение Велойча не воспринималось как что-то реальное, скорей как виртуальная игра, в которой Фабиан случайно побывал наблюдателем.

Фабиан вышел из здания, остановился и задрал голову. Небо висело низко, воздух был сырым и тяжелым; Фабиан вдохнул полную грудь и на секунду прикрыл глаза. Он позволил себе почувствовать себя усталым, изношенным стариком. А открыв глаза – шумно выдохнул. Ему было девятнадцать, черт побери, а не девяносто девять. И у него впереди вся жизнь, чтобы взобраться высоко, выше всех.

========== Часть 14 ==========

Фабиан нашел Аластера после длительных розысков в новом очень модном и очень дорогом клубе. За один входной билет ему пришлось отвалить треть государственной стипендии со всеми надбавками и месячными бонусами. Одно утешало – в магистрате, где ему предстояло проходить практику, у него будет доступ к их столовой; кредит не так чтобы очень велик, но на три полноценные еды в день хватает с лишком. Поэтому он с каменным лицом подносил карту к сканеру, злорадно смотрел на сотрудника клуба, который на глазах бледнел и уменьшался в размерах, тихо коря себя за ошибочную оценку клиента как неплатежеспособного, и уверенно шел к бару. Аластера там быть не могло, но осмотреться не мешало.

Аластер обнаружился в жутком зале, отделанном в стиле зомби-апокалипсиса. В самом антураже ничего особо изобретательного не было, по большому счету весь интерьер клуба не говорил – вопил о том, что его владельцы демонстративно отчуждаются от реальности. Наверное, даже в том, что Аластер ошивался именно в этом зале, тоже было что-то логичное: он очень любил все противоестественное. Можно было, конечно поспорить, что из его любви приходилось на искренние убеждения, а что на позерство, но такие вещи интересовали Фабиана в последнюю очередь. А что было ему небезразлично, так это способность Аластера раздражить его до такой степени, что все горести, все тяжкие думы враз померкнут на фоне желания придушить гаденыша или как-то иначе четвертовать. Собственно, это раздражение уже зарокотало в Фабиане, когда он вошел в зал: кругом были чистенькие полутрупы с чистенькими гниющими язвами, отовсюду свисали чистенькие лоскутья с чистенькими пропалинами, и в воздухе, если принюхаться, можно было уловить достаточно сильный синтетический запах тления. Фабиан злился, потому что гарь, пепел, обожженный камень и раны пахли совсем не так, а развороченные выстрелами или осколками раны ничего общего с этой иллюзией не имели. Но Аластер считал иначе.