Будни «Чёрной орхидеи» (СИ)

– У тебя ведь были парни, да?

Замолчал в ожидании ответа. Дыхание не затаил, но нервничал прилично. Реакция могла быть разной, начиная от ответа обыденным голосом, заканчивая грубо брошенной фразой: «Не твоё дело. Какая тебе разница?».

Наверное, это было не слишком разумно. Но молчание смотрелось ещё тупее.

После того, что им довелось пережить на крыше общежития, после того, как на Кэрмита, с подачи уцелевших и оставшихся в школе подпевал бывшего префекта начали вешать ярлык личной вещи Алекса, стесняться было особо нечего. Многие и так считали их любовниками, один из которых готов отстаивать свои права на тело другого всеми известными ему способами, вплоть до убийства. Народная слава сделала из Алекса настоящего монстра.

Кэрмита это забавляло. Моментами.

– Сам как думаешь? – вопросом на вопрос ответил Алекс, взяв в руки стакан с кофе и, посмотрев в окно.

Всего лишь на мгновение, чтобы потом вновь обратить взор в сторону Кэрмита.

– Вариантов не так много. Всего лишь два. Или три, если с поправкой на то, что ничего не было, но ты допускал мысль.

– Один из предложенных пунктов очевиднее другого. Много знаешь натуралов, способных оценивать привлекательность других мужчин с тем подтекстом, который вложен в слова о красоте мною?

– Ни одного.

– Отсюда следует закономерный вывод.

– Были.

Алекс прикрыл глаза и едва заметно кивнул.

– А…

– Что такое?

– Специфика страны, в которой ты живёшь, точнее, жил. Не мешала?

– В определённой степени, да. В определённой, нет.

– Не слишком-то понятный ответ.

– Мои отношения с представителями своего пола не были открытыми, но всё же имели место, – пояснил Алекс. – Знаешь, не стану преувеличивать и говорить, что меня подобное положение вещей угнетало. Эти отношения никогда не переходили в категорию серьёзных, оставаясь необременительным времяпровождением. Никакой потребности держать за руку, целовать прилюдно или делать что-то ещё, принятое подводить под понятие подростковой романтики. Мне вполне хватало того, что было, а большего я не желал. В конце концов, у меня завязались серьёзные отношения с девушкой. С ней же я и остался.

– Сейчас вы вместе?

– Можно и так сказать, – уклончиво ответил Алекс. – Вместе, но относительно. Она в России, а я здесь. У нас любовь на расстоянии, как принято говорить.

– Ведёшь к тому, между нами ничего быть не может. Правильно?

Алекс не ответил, вместо этого подозвал официанта и попросил у того ручку. Выхватив несколько салфеток, принялся что-то быстро-быстро писать, привлекая внимание Кэрмита, следившего за вязью, оставленной на бумаге тёмными чернилами, к своим действиям. Отложив ручку, перечитал получившееся послание ещё раз, а потом подвинул салфетки к Кэрмиту.

Послание в нескольких частях. Кэрмит разложил салфетки, одну под другой. И теперь читал письменное обращение. То ли оправдание, то ли признание, то ли не слишком радостная – в представлении Алекса – констатация факта.

Я наравне с другими

Хочу тебе служить,

От ревности сухими

Губами ворожить.

Не утоляет слово

Мне пересохших уст,

И без тебя мне снова

Дремучий воздух пуст.

Я больше не ревную,

Но я тебя хочу,

И сам себя несу я,

Как жертву палачу.

Тебя не назову я

Ни радость, ни любовь.

На дикую, чужую

Мне подменили кровь.

Еще одно мгновенье,

И я скажу тебе,

Не радость, а мученье

Я нахожу в тебе.

И, словно преступленье,

Меня к тебе влечет

Искусанный в смятеньи

Вишневый нежный рот.

Вернись ко мне скорее,

Мне страшно без тебя,

Я никогда сильнее

Не чувствовал тебя,

И все, чего хочу я,

Я вижу наяву.

Я больше не ревную,

Но я тебя зову.

Перечитав несколько раз, он сглотнул, поднял глаза от бумаги, чтобы посмотреть на Алекса. Вспомнил публичное выступление с сонетом, сочинённым под влиянием вдохновения. Представил в роли оратора Алекса. Это послание вполне можно было засчитать в качестве своеобразного ответа.

Литературный поединок, в котором нет победителей и проигравших.

Вообще-то назвать стихотворным данный текст язык не поворачивался. Всё было написано на английском языке, о рифме приходилось только мечтать, но расположение строк намекало на то, что это далеко не оригинал, рождённый импровизацией, помимо представленного варианта есть первоисточник.

Он, скорее всего, будет звучать напевно.

– Что это? – спросил Кэрмит.

– Советская поэзия, прошлый век, – произнёс Алекс, проводя пальцами по гладкой столешнице. – Довольно известная фигура в литературе того периода, громкое имя. Осип Мандельштам. Но не думаю, что тебе это о чём-то говорит. Конечно, если ты не фанат русской литературы разных периодов прошлого.

– Пожалуй, единственное, что я знаю из поэтического, так это… «Чертоград замерзает», – признался Кэрмит. – Да и то, исключительно благодаря песне с упоминанием данной вариации названия одной из ваших столиц. Но, насколько помню, это не из стихотворных строк, а из личного дневника. Воспоминания в прозе какой-то поэтессы… У неё странное имя, которое мне не удалось запомнить.

– Зинаида Гиппиус, – подсказал Алекс.

– Да, точно. Спасибо.

– Не стоит благодарности.

– Ты любишь поэзию этого периода?

– Не совсем.

– Как это?

– Дело в том, что к поэзии я больше равнодушен, – пояснил Алекс, сожалея, что они с Кэрмитом расположились в зоне для некурящих; он бы не отказался сейчас раскурить сигарету, чтобы немного успокоиться. – Есть определённые произведения, красоту которых я признаю, но крайне мало тех, которые хотелось бы заучить наизусть, а потом цитировать при каждом подходящем случае. Хотя, цитирование как раз – сомнительное доказательство любви к стихотворному творению. Строки, которые действительно нравятся, те, что продирают до глубины, не поставишь в статус социальной сети. Ими делишься лишь с ограниченным кругом людей. С теми, кто находится на одной с тобой волне. С теми, кто понимает их так, как это делаешь ты сам.

– У этого стихотворения есть какая-то история?

– Создания? Или моя личная?

– Второе.

– Есть.

– Поделишься? Или снова нет?

Кэрмит поправил узел галстука, надетого в комплекте с рубашкой и безрукавкой, сложил руки перед грудью. Вновь улыбнулся, не вкладывая в игру мимики неподобающих эмоций. Он не пытался Алекса соблазнить, понимая, что после прозвучавшего признания это будет, по меньшей мере, нелепо. И некорректно по отношению к незнакомой девушке – невесте Алекса.

– Снова?

– Как в тот раз, когда наш разговор зашёл о ночных кошмарах.

– А, вот ты о чём. Дело не в том, что я не люблю откровенничать о своих переживаниях, хотя, стоит признать, действительно, не люблю. Скорее в том, что я не считаю нужным – грузить окружающих людей своими проблемами. – Алекс покрутил в пальцах ручку. – Это стихотворение – любимое у моей матери, я много раз видел её за чтением сборника, а однажды поинтересовался, почему предпочтение отдано именно этому произведению. Она сказала, что это их гимн любви. Довольно громкое заявление, но я всего лишь повторяю её слова. Когда-то отец прислал ей это стихотворение, признавшись таким образом в своих чувствах. С тех пор прошло немало лет, а Елена продолжает вспоминать момент, когда разорвала конверт и увидела эти строки. Вскоре после этого случая отец предложил ей руку и сердце. Они вместе много лет и по-прежнему счастливы, хотя пережили вместе очень многое и могли расплеваться буквально из-за мелочи.

– В этом, определённо, что-то есть, – заметил Кэрмит.

– Наивное? Смешное? Нереальное?

– Романтичное. Здорово, что такие истории действительно существуют. Послушай…

– Да?

– Можешь исполнить одну маленькую просьбу? Нет, если не желаешь, я не буду настаивать, но, не стану скрывать, мне хочется услышать положительный ответ.