Будни «Чёрной орхидеи» (СИ)

– Зависит от того, какая просьба. Ты же понимаешь.

– Понимаю, потому ничего сверхтяжёлого и трудноисполнимого просить не стану. Всё безобидно и возвышенно. Можешь прочитать мне это стихотворение в оригинале?

– Ты же не поймёшь ни слова.

– Уверен?

– Ну… Скажем, не думаю, что русский для тебя так же прост и ясен, как английский.

– Точно. Не прост. И не ясен. Всё равно, что китайская грамота. Но я немного понимаю по-русски. Некоторые слова на слух разбираю, кое-что могу сказать. С последним, правда, проблем гораздо больше. Произношение у меня отвратительное, что ни слово, то повод для смеха со стороны окружающих, стыд и позор. Но мне действительно когда-то хотелось выучить этот язык.

– Почему? – спросил Алекс.

– На то были причины.

– Какие?

– Когда-нибудь я обязательно расскажу, – пообещал Кэрмит. – Но не сегодня, поскольку с изучением связана одна не слишком приятная история, о которой мне не хочется сейчас говорить. Не возражаешь против моего временного молчания?

– Не скрою, любопытство пробудить тебе удалось на сто процентов, однако настаивать не стану.

На самом деле, Алекс с большим трудом удержался от разочарованного вздоха, поскольку рассчитывал на раскрытие истории в подробностях, а вместо сеанса откровений получил очередную отговорку. Для него очевиден был факт, что в истории Кэри, связанной с изучением, не обошлось без участия Анны.

Возможно, именно она и являлась той, ради кого Кэрмит пытался освоить незнакомый, не слишком нужный язык, просто, чтобы сделать приятно.

– И вновь спасибо.

– И вновь не за что.

– Так прочитаешь? – напомнил о своей просьбе Кэрмит.

Алекс слабо представлял себя в роли чтеца-декламатора. Он не слишком любил публичные выступления, а потому, в большинстве случаев, отделывался отговорками и старался от возложенной на него обязанности увильнуть. Он мог и сейчас постараться пойти по проверенному пути, отказаться от обязанности и не обострять ситуацию до предела.

Он был настолько близок к падению, что, казалось, слышит, как под подошвой обуви шуршат камни. Стоит только наступить, и они летят в бездну. Он, опасаясь повторить их незавидную участь, хватается за выступы, сдирает кожу на руках, чувствует обжигающее прикосновение боли. Пока спасается, а в итоге всё равно рано или поздно сорвётся.

Когда это произойдёт – вопрос времени.

Позволить себе одну слабину, и всё пропало.

И разве не считается первым промахом согласие с чужими условиями? Вполне. Больше, чем можно представить.

Но, вопреки всему, Алекс не стал отказываться, вспомнив день, когда Кэрмит стоял у доски, глядя на него с вызовом. Вспомнил, как Кэри тяжело сглотнул, прежде чем прочитать сонет, усиливший и без того расползавшиеся по школе слухи.

Не каждый бы решился на глазах у всех одноклассников заявить о своих чувствах. Тем более, когда чувства направлены в сторону человека, принадлежащего к тому же полу, что и выступающий оратор.

Алекса такая перспектива обошла стороной. Он не делал громких заявлений, не являлся автором данных стихов, не посвящал их никому. Просто повторял заученные строки. Знакомых поблизости не наблюдалось, только посторонние, которым нет дела до признаний в стихах, да и вообще до жизни каких-то случайных посетителей кофейни, решивших заглянуть сюда после выматывающей прогулки по городу.

И плевать, что эти двое друг другу говорят. Плевать, как они друг на друга смотрят.

Никого это волновать не должно.

Кэрмит вновь потянулся, чтобы поправить узел галстука, показавшийся петлёй, затягивающейся вокруг шеи.

Спровоцировав Алекса, он сам теперь жалел о принятом решении. Понимал, что содержание литературного произведения является отражением отношения Алекса к нему, но вместе с тем… Вместе с тем, недавнее заявление сводит на «нет» все попытки – с его стороны – добиться поставленной цели, делает их невозможными.

Воображение не поражало бездействием. Оно охотно подкидывало несколько вариантов возможного развития событий. Намекало на высокую вероятность отношений втроём, когда третья сторона о происходящем не знает и не догадывается. Но Алекс не слишком походил на человека, способного стать инициатором создания такой связи. А Кэрмит не желал делиться своим человеком с кем-то посторонним.

Слишком собственник.

Он не сможет существовать на правах «любовницы». Он захочет себе всё. Он уже этого хочет.

Но никогда не получит.

И даже то, что между ними напряжение в сотни тысяч ватт – от такого не выжить, – ничего не меняет.

Алекс на совместную прогулку согласился, скорее всего, только для того, чтобы окончательно расставить все точки над i и не давать ложных надежд. В школе он будет держаться рядом на случай, если бывшие единомышленники Спаркса решат привести в исполнение план мести. Он поможет в случае необходимости, не останется в стороне, вмешавшись. Он не станет опровергать слухи, но реальностью их тоже не сделает.

Зачем?

Бесполезное занятие. Если Алекс действительно любит свою девушку и до сих пор никого на замену не нашёл, то и в дальнейшем будет следовать своим принципам, не допуская ошибок.

Кэрмит сам не понял, когда успел сжать руку Алекса до боли, до проступающих на коже красных пятен. Когда вскинул голову, перехватил изумлённый взгляд и произнёс решительно:

– Алекс, я люблю тебя.

Осознал произошедшее только после того, как всё случилось, и обратной дороги уже не было.

Его признание не подходило под определение романтичного и нежного; от этих слов веяло безысходностью, концентрированной тоской и вместе с тем огромной решимостью. Убеждённостью, что дальше не стоит молчать. Даже если он не получит взаимности – сказать обязан. Сохранить всё в тайне – почти что преступление.

Четыре слова – выстрелы в замкнутом пространстве.

Оглушительные, до разрыва барабанных перепонок и последующей глухоты. До бесконечной тишины в ответ.

Кто она – девушка, сумевшая заполучить твоё сердце? Кажется, этому вопросу суждено навечно остаться риторическим.

========== Глава 5. Тот, кто даёт признательные показания. ==========

– Ладно, так и быть, я признаю свою вину. Был к нему несправедлив и напрасно подозревал во всех смертных грехах. Но, согласись, это действительно наводило на определённые мысли. Сначала в твоей жизни появляется она, и ты живёшь в безграничном напряжении, стараясь хоть как-то скорректировать сложившуюся ситуацию, по возможности не пересчитав собой все острые углы, которые только можно найти. Потом она стремительно исчезает, ты вздыхаешь с облегчением, но вскоре сталкиваешься с Алексом. Окажись я на твоём месте, о беспечности, а тем более о спонтанных влюблённостях не шло бы и речи, зато об осторожности – сколько угодно. В любом случае, я рад, что ошибся. Странно об этом говорить, но иногда люди бывают лучше, чем я о них думаю. Ошибка из категории тех, что подойдёт под определение чудесной.

Баночка с недопитой колой опустился на столешницу, рядом с ней лёг глянцевый журнал автомобильной тематики.

Последние полчаса Даниэль перелистывал страницы, не особенно заостряя внимание на представленных статьях, сосредоточившись на разговоре, а тут лишь рассматривая иллюстрации. Попутно обсуждал с Кэрмитом последние события из жизни, подходившие под определение «важных». Под номером один значились, что совсем неудивительно, случаи, связанные с именем младшего представителя семьи Ильинских.

– Спасибо за заботу, пап, – произнёс Кэрмит, отложив в сторону планшет и посмотрев на собеседника. – Я обязательно прислушаюсь к твоим советам. Впредь буду сначала думать, а потом делать.

– Не обязательно иронизировать.

– Даже не пытался. Но ты действительно ведёшь себя так, словно отчаянно подражаешь моему отцу.

– В точности копирую поведение?

– Почти. Есть несколько несоответствий. Например, ты тщательно выбираешь выражения, не бросаешься оскорблениями и не обкладываешь меня матом за малейшую провинность. Наверное, именно по этой причине твои нотации слушать приятнее, чем попытки вправить мне мозги, идущие со стороны Трэйтона-старшего. Нет, отец, несомненно, отходчив настолько же, насколько и вспыльчив, но неприятный осадок всё равно остаётся, сколько усилий не приложи.