В тот год ликорисы цвели пышнее (СИ)

Кольцо?

Веки сами собой закрылись, но Саске все еще не сдавался, в охватившем его безумии пытаясь руками нащупать у себя оружие, чтобы убить своего старшего брата.

Убить и покончить со всем.

— Я не лгал тебе. Я искренне пытался быть старшим братом, любовником, родителем, но в тебе слишком большой потенциал. Я не хочу тебя больше видеть. В следующий раз будь готов: или ты убьешь, или я. Я не буду тебя щадить, Саске.

Саске больше не мог видеть перед собой это лицо, на котором не было ни единого жалкого намека на какое-либо чувство, кроме равнодушия. Он изо всех сил зажмурился, стискивая зубы и пытаясь отвернуться в сторону, но его специально заставляли вновь и вновь заглядывать в пустые кукольные глаза напротив, доводя до отвращения и тошноты. Саске больше не мог быть так близко к брату, больше не мог видеть перед собой его окровавленные губы, чувствовать его запах, дыхание, тепло рук, тела, ранее дурманящее, а сейчас вызывающее лишь безумную жажду убить.

— Отпусти. Дай мне… убить тебя.

Итачи молчал, по-прежнему сжимая пальцами горло.

Саске вздрогнул, закатывая глаза.

— Дай убить… или убей меня сам, давай же…

Саске закусывал губу до крови, вжимался в стену, что угодно, только вырваться, убежать, уничтожить. Он был близок к сумасшествию.

Пусть Итачи лучше убьет, но не эта пытка.

В груди что-то надорвалось, и Саске зажмурился, шепча своими бескровными посиневшими губами нечто неразборчивое.

Итачи смотрел на все довольно спокойно. Его младший брат, человек, которого он держал в младенчестве на руках, чье тело ласкал, начинал умирать от того, что стал задыхаться.

Неоткуда взявшаяся тоска рвала Саске на части, переворачивая все, что окружало его, с ног на голову. Ему было душно, как будто он сидел взаперти в маленьком ящике, не пошевелиться, только темные глаза напротив, холодные, не дающие вздохнуть. Грудь что-то сдавливало, как будто тяжелый груз придавил к стене.

Закрыть глаза.

Приподнять веки снова.

Ярое осознание всего как приговор.

Саске кое-как разлепил веки, обращая глаза, наполненные злыми слезами, к брату.

— Ненавижу тебя. Я клянусь… я убью тебя. Своими руками.

— Хорошо. Я буду ждать этого, Саске.

После этих слов Саске ничего не помнил, кроме как тупого удара основанием ладони по шее. Его безвольное и обмякшее тело, отключившись, мягко оседало вдоль стены, Итачи, безучастно отойдя в сторону, мог дать брату упасть, удариться головой о торчащую балку, растянуться на полу.

Однако Саске не подозревал, что его вместо падения осторожно сажают на пол, стараясь не ударить о балки затылком. Итачи, поддерживая своего брата под руки, замер, когда понял, что обнимает его.

Бледное лицо Саске, влажное у самой линии темных нижних ресниц, уткнулось как-то само по себе в шею старшего брата, по-детски, как будто в поиске защиты и ласки, а тот не понимал, что происходило, продолжая — несомненно, наслаждаясь, — обнимать его. Итачи сидел на полу, не двигаясь, смотря в стену напротив ровно в одну точку, но как только на улице громко крикнули какие-то люди, он опомнился, отодвигая брата от себя и осторожно прислоняя его к стене, чтобы тот не упал.

Саске был без сознания и не знал, что его прядь волос слегка потеребили в руках.

Он был в забытьи и не чувствовал, как родные руки ощупывают его шею, мягко, как будто виновато, нерешительно, с сожалением трогая синяки от железной хватки. Потом осторожно, что Саске пришлось опять положить свою голову на плечо Итачи, задышав ему на ухо, его плащ снимают, приподнимая на спине рубашку и разглядывая небольшой синяк от удара.

Саске было очень больно от этого удара, он еще долго не сможет спокойно лежать на спине.

Но Итачи почему-то было больнее.

С его губы, распухшей и покрасневшей, сорвалась темно-вишневая капля крови, застывшая в уголке губы. Она случайно упала на щеку Саске, неподвижно замерев там алым пятном, но большим пальцем правой руки Итачи стер ее след, вставая на ноги.

Ему пора было уходить.

Саске был в забытьи, он проваливался все глубже в вязкую темноту, обхватывающую его со всех сторон и цепляющуюся как в просьбе о помощи за одежду, руки, ноги, стискивая их, отрывая плоть от костей; Саске не знал, что в его сумку с оружием положили кунай, на ручке которого было выжжено его собственное имя.

Что ж, эта вещь принадлежала ему, и он имел право на то, чтобы вернуть себе свою удачу.

Саске не знал, что с ним будет, когда он теперь очнется после всего, что на него рухнуло, что он принял, но на этот мир он уже посмотрит совсем по-иному. На свои ценности, на свои силы, слова, поведение, чувства. Что-то он навсегда потеряет и до конца жизни не приобретет, что-то получит, что будет с ним до смерти, навсегда. Он уже будет другим Учихой Саске, мстителем, человеком, который не будет щадить тех, кто изменил судьбу без его разрешения, который будет безжалостен и жесток. Пусть это будет Итачи ли, Коноха ли, но глаза старшего брата явно давали понять, что прошлая жизнь оборвалась несколько месяцев назад.

Младший брат и старший брат стали пустыми и ни о чем не говорящими формальностями. Саске и Итачи, два врага, больше никто из них по-другому не будет это воспринимать, по крайней мере, пока что.

Саске был без сознания, он не знал, что с его бледного и влажного от холодного пота лба отодвинули челку, осторожно отведя ее в сторону. Не знал и никогда больше в своей жизни не узнает, — кто ему об этом скажет? — что его осторожно, благословляя на жизнь, братоубийство и святую месть, поцеловали сухими губами в лоб.

После этого его оставили одного. Под закрытыми веками набрались слезы, те самые, злые, которые так и не сорвались, когда Саске был в сознании.

Он плакал, скорбя о своей жизни, без сознания.

Итачи как никогда разделял с братом его скорбь.

***

Итачи знал, что АНБУ нашли его. Знал, что Корень следует за ним по пятам, он несколько раз видел людей в их форме возле мест, где останавливался, к тому же здесь они покупали оружие для себя и отлавливали беглецов из Страны Земли, поэтому у АНБУ была своя тайная квартира в Отафуку, что было еще удобнее. Однако от слежки Итачи пока не стремился избавиться, ему на руку было то, что Корень убедится в том, что он не намеревается с головой выдать их секреты. Но чего Итачи никак не ожидал ни при каких возможных раскладах, так это встретить своего брата.

Он был точно уверен, что это член Корня попытается убить его, но как только он увидел, кто пришел к нему, то сразу понял, что эта встреча мгновенно лишит его самообладания на долю секунды.

Итачи торопливо спускался вниз по скрипящей и шаткой лестнице, попутно накидывая на голову капюшон. Впервые за долгие месяцы у него внутри снова что-то шевельнулось с новой силой.

От этого стало слишком неприятно и противно тошнотворно на душе, потому что сейчас шевелились горечь и неотвратимое предательское чувство вины. Пальцы, сжимавшие шею Саске и едва не придушившие его, подрагивали, сведенные судорогой.

Ощущение, знакомое его маленькому брату.

Итачи надеялся, что его письмо разочарует Саске и вызовет в нем ожидаемые ненависть и отвращение, но также он и позволял себе предположить, что младший брат потребует прямых объяснений, чем не заставил себя ждать.

Однако все вышло слишком неожиданно.

В любом случае Итачи теперь убедился, что его брат жив и здоров, это не обман, Коноха выполняла свои обещания, и от этого становилось несколько спокойнее: значит, все не зря, значит, жертвы оправданы.

Если в Итачи в тот момент, как он взглянул в ненавидящие его глаза младшего брата, что-то и вспыхнуло, что-то колкое, горячее, смесь ошеломления, изумления и даже страха, то сделать каменное лицо, стеклянные глаза и мертвый голос ему ничего не стоило. Они сами по себе стали такими.

С ночи убийства клана Итачи разучился быть человеком. Саске не должен был теперь быть рядом с ним, не должен был смотреть в его безликие глаза, в которых ничто не мелькнет, кроме холода и отрешенности.