Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)

– Закопал, – сквозь зубы произнес он, сжимая кулаки, вытянув шею и пригибая голову вниз. Амор половчее перехватил Эше и погладил его по голове.

– Вот и славно, – тихо сказал он.

Офицер Рикке перехватил его у двери мини-автобуса.

– Где вы его подобрали? – тихо спросил он.

– Он прибился к нам. Если не ошибаюсь, километров семьдесят назад. А что? – внимательно глядя на него, спросил Амор.

– Мне кажется, он из этих… армий. Местных банд, которые себя называют повстанческими армиями. На нем фирменные штаны чадской пехоты.

– Офицер Рикке, – сказал Амор очень тихо, – я почти уверен, что он был солдатом в одном из таких отрядов, и я буду очень удивлен, если вы попытаетесь обвинить его в том, что он служил и убивал. Я могу ошибаться, но предположительно ему что-то около двенадцати с половиной лет. Это все-таки накладывает ограничения на меру его ответственности.

– Дело не в этом, отец Даг, – сдавленно отозвался офицер Рикке, – ему лет двенадцать, а его заставляли… заставляли…

– И его, и девочек в том автобусе. Они сбежали из борделя. И других. Они убегали от войны. Простите, офицер Рикке, что я вмешиваюсь в то, как вы руководите этой вылазкой, но нам не лучше отправиться? Четыре автобуса и машины сопровождения наверняка привлекли внимание всяких, хм, элементов.

– А этого вы где подобрали? – спросил офицер Рикке, указав на Эше.

– Они были вдвоем, – улыбнулся Амор. – Я, правда, не осмелюсь просить помощи, боюсь, что на нем паразитов куда больше, чем на полудохлом шакале. На нас всех. Ну-с, с помощью Всевышнего, офицер?

Офицер Рикке вытянулся в струнку и даже щелкнул каблуками. Амор забрался в салон. И ему снова стало холодно, жутко и страшно. Когда у него была цель, когда ему нужно было зачем-то идти вперед, он не думал о будущем, о том, что ждет его, когда он дотянется до цели. Когда же цель оказалась почти достигнутой – почти, потому что их все еще отделяли несколько километров, которые могли оказаться очень опасными – Амор чувствовал себя все беспокойней. Он не знал, что его – их ждет впереди, что он будет делать дальше.

Эше сразу же забрали реаниматологи. Иге цеплялся за каталку, пока его не остановили у двери и медсестра не обратилась к нему как можно ласковей с предложением пойти с ней. Амор говорил с главврачом и комендантом, но отчаяние Иге не мог не заметить, извинился, подошел к нему. Не ошибся: мальчик сдерживал слезы только отчаянным усилием воли. И Амор снова убеждал его отправиться с мисс Эрикой, чтобы вылечиться и быть здоровым достаточно, чтобы самому следить за Эше. Получилось. Амор вернулся к главврачу и коменданту.

– С ним будет очень тщательно беседовать представитель лигейской военной прокуратуры, – тихо заметил комендант, когда Амор остановился перед ними. Тому только оставалось, что покачать головой. До чего просто он вспоминал раньше разные слова и аргументы из светской и околосветской жизни, до чего сложно ему было вспомнить хотя бы одну фразу оттуда.

– Но психолог будет работать тоже, – повернулся он к главврачу.

– Разумеется. Отец Даг, им все-таки повезло, что они встретили вас. Могли бы навсегда остаться там, даже не в безымянной могиле, – сказала она сдавленным голосом.

– Хотя бы кого-то из тех, кто попал в это месиво, – опустил голову Амор. – Вы позволите мне навещать их? Эше и Иге. В качестве поддержки. Они все же как-то расположились ко мне. Доверяют.

– Конечно! – воскликнула главврач. – Я вообще хотела бы попросить вас, чтобы вы переняли на себя душепопечительство. У нас есть часовня, есть неплохо оборудованное место для служений, но нет священников. Как думаешь, Тим?

Тим – полковник Йонкер – пробормотал, что это отличная идея. Доктор Декрит пояснила Амору:

– Когда мы начинали, у нас было три священника. Одного мы были вынуждены отправить домой уже через полгода, второй продержался немного больше, но тоже заработал бернаут* и был отправлен в Европу. Третий умер от лихорадки. Мы пытались добиться от епископата нового назначения, но все тщетно. Мы пытались и с местными епископатами связываться, но у них то ли свободных людей нет, то ли какие-то иные причины, но нам не говорят четкого нет, и да тоже не говорят.

– Я свяжусь с моим начальством и испрошу благословления заниматься моей привычной деятельностью здесь, – пообещал Амор. Подумал заодно, что не мешало бы зарядить комм. Но комендант Йонкер что-то еще хотел у него узнать, но Амор еще раз заглянул к тем, кого привел с собой, навестил Эше, находившегося в стабильно тяжелом состоянии, заглянул к Иге и посидел с ним, уже одетым в зеленую больничную робу, сидевшим на кровати, обхватив колени, и совершенно подавленным, поднял было руку, чтобы погладить его, но усмехнулся и сказал: «Боюсь, мы отложим этот ритуал до того времени, когда я тоже вымоюсь». Главврач потребовала, чтобы Амор немедленно отправлялся в палату, и только тогда день закончился и для него.

Закончился день, началась ночь. Амор вроде привык к тому, как внезапно она приходит: как будто чей-то огромный нож одним ловким взмахом отсек меру дня. И внезапно – темнота. В джунглях это было практически ощутимо: они готовились к тому моменту, когда станет невозможно видеть соседа, и все равно он приходил неожиданно, подкрадывался, застигая врасплох. Минуту назад можно было обвести взглядом группки, в которые привычно сбивались беженцы, и вдруг – ничего. Воздух можно проткнуть пальцем из-за проклятой сырости, вездесущего запаха гнили, в котором смрад собственого тела испуганно скукоживался от осознания своего ничтожества, а вот только не видно ничего. Слышно – да. Животных. Взрывы, выстрелы. Двигатели – Амор был отлично осведомлен о привычке местных издалека предупреждать о своем приближении, позволяя двигателю работать неприлично громко. Оказывалось, что и на банды это распространялось. Тарахтели эти жестянки будь здоров. Им, Амору и остальным, это было на руку: предупреждали о своем появлении. Пару раз в кромешной тьме ночи проблескивали фары – от этого становилось по-настоящему жутко; прожектора вертолетов и зарево от взрывов-пожаров не вызывали такого ужаса. К ночи готовились, о ее наступлении были предупреждены, и каждый раз она приходила врагом, злой мачехой.

Странно было понимать, что стены бокса, пусть тонкие совсем, кровать, на которую улегся Амор, его роба, добрые полкилометра территории лагеря во все стороны – все это защищало его, подтверждало лишний раз: ты дошел, ты спасен. Ты довел, пусть не всех, но кого мог. Ты в безопасности. А Амор все ждал ночи. Как врага-друга, который наверняка воспользуется моментом, чтобы уничтожить тебя, но пока тот момент не наступит, он готов на многое, чтобы развлечь, ублажить, побаловать, даже утешить тебя. Амору выйти бы за пределы палатки, и он собрался было, даже вознамерился свесить ноги – и не смог встать. Голова закружилась, в глазах почернело – а ведь в этой проклятой ячейке было вполне себе светло; в ушах загудело, перекрывая бытовые звуки, которые почему-то отказывался принимать слух. Амор лежал, закрыв глаза, пытался справиться с головокружением, и ему казалось, что он вращается, а под ним – воронка смерча, или черная дыра, или водоворот, иными словами что-то непознаваемое, стихийное, неумолимое и непредсказуемое. Прошло немного времени; Амор начал различать негромкое пиканье приборов, сначала только своих, затем и других; говорили члены медперсонала; тихо переговаривались больные. Подъехала машина. Амор был в боксе совсем один. Он вроде знал, что бокс этот сделан из легких щитов, и вокруг полным-полно людей, которые поспешат на помощь, если, не приведи Всевышний, его организм даст сбой. И – падал в черную дыру, или его сдавливали со всех сторон чугунные плиты, или тело разрывало в разные стороны со скоростью звука, или света, или мысли. На несколько мгновений он ощутил даже пустоту, к которой не был подготовлен: он вдруг лишился имени, названия, обращения, своего «Я», чего-то еще, чему не подобрали верного определения даже теологи, привычные оперировать сверхвысокими понятиями. Амор забыл, кто он, что делал в лагере, что делал до этого в джунглях; что за деревня была, в которой он провел столько времени, и что привело его туда, в ту глушь. И что будет дальше, он тоже не помнил.