По обе стороны экватора

Я заметил, что Президент, уже выключивший молодого советского журналиста из своего сознания, посмотрел на меня с некоторой заинтересованностью.

— Дело в том, — продолжал я, — что мне не удалось найти ответ на главный волновавший меня вопрос, на который лучше Вас, Экселенсия, никто не сможет ответить.

— Я слушаю вас, — сказал Президент.

— Видите ли, — вздохнул я и развел руками, — за те несколько минут, что остались от отведенной мне четверти часа, Ваша Экселенсия, увы, не сможет разъяснить мне то, без чего мой очерк о Колумбии рискует оказаться сугубо поверхностным.

— А в чем, собственно говоря, проблема?.. — спросил Президент и потянулся к пепельнице за сигарой.

И тут — была не была! — я задал моему высокопоставленному собеседнику тот самый главный вопрос, который висел у меня на языке:

— Это сложная проблема, Экселенсия. Я общался с колумбийцами из самых разных социальных слоев: от главы государства (я почтительно склонил голову) до лифтера в отеле, от директора национальной федерации кофепромышленников до крестьянина — сборщика кофе. Но, говоря откровенно, ощущаю, что так и не смог уловить что-то типическое, общее во всех этих людях… Что-то такое, что можно было бы назвать «колумбийским национальным характером». Не знаю, достаточно ли понятно выражаю свою мысль?..

Президент утвердительно покачал головой. Понятно, мол, говори дальше.

— Я более или менее уверенно ориентируюсь в политической ситуации Боготы. Хотя и поверхностно, но успел познакомиться с основными социально-экономическими проблемами Вашей страны, Экселенсия. Падение цен на кофе на мировых рынках и вызванное этим снижение валютных поступлений от экспорта. Проблема иностранного капитала и вывоза прибылей… Аграрная реформа, которую так трудно превратить из лозунга в реальность. Обо всем этом я уже достаточно наслышан. Но, изучая все эти аспекты колумбийской жизни, так и не смог понять главное: что же это такое — «колумбийская нация»? Каковы ее основные черты и приметы? Попросту говоря, чем колумбиец отличается от венесуэльца, эквадорца, перуанца или мексиканца?.. Не зная этого, согласитесь, Экселенсия, очень трудно писать о стране!

Президент внимательно посмотрел на меня. Я прочитал в его глазах нечто большее, чем простое удивление настырностью репортера. Он поднял голову и устремил взгляд в потолок, как это делают шахматисты, просчитывая вперед возможные ходы противника.

За спиной Президента тихо скрипнула дверь. Показался адъютант. Он вопросительно посмотрел на меня. Я отвел глаза в сторону и с повышенным вниманием воззрился на Президента, который ушел в себя, окутавшись клубами дыма, и стал похож на доброго и хлопотливого бога, сотворяющего Адама и Еву на уютной сцене театра Сергея Образцова.

— Интересный вопрос, — сказал Президент. — Интересный вопрос, который не предполагает легкого и однозначного ответа.

Адъютант у дверей продолжал глядеть на меня в упор, а я усиленно делал вид, что не замечаю этого укоризненно вопрошающего взгляда.

— И в самом деле: что такое колумбийцы? — задумчиво произнес Президент. — Мы ведь очень интересная и своеобразная нация. Да, да… Со своим лицом, характером, своим нравом и судьбой.

Президент бережно потрогал кончиком пальца засохшие веточки икебаны, откинулся на спинку кресла, мечтательно воззрился на люстру. И вдруг заговорил. Это уже было не интервью государственного деятеля. Это уже был не монолог политика, пытающегося если не убедить собеседника, то, на худой конец, разъяснить ему свою точку зрения. Это было нечто совсем иное. Президент начал издалека. Он вдруг окунулся в далекую древность. Он говорил о том, что Колумбия прошла долгий и трудный путь. Что в отличие от Мексики, Эквадора или Перу предки этой нации — индейцы чибча-муиски не смогли отстоять от испанских конкистадоров свою этническую цельность, растворились, точнее говоря, были практически поглощены, раздавлены колонизаторами, духовно выродились. Он говорил, что впоследствии сложные демографические процессы привели к этнической чересполосице в современной Колумбии, к формированию в различных районах весьма отличающихся друг от друга пластов населения: андского, антиохийского, прибрежного. И поэтому даже крупнейший этнограф Колумбии Орландо Фалс Борда отказался говорить о колумбийской нации или о «типичном колумбийце» как о чем-то определенном и ярко выраженном.

…Только тут я заметил, что адъютант исчез и дверь кабинета по-прежнему плотно закрыта. Я подлил кока-колы в стакан и осторожно подвинул его Президенту. Он поблагодарил меня быстрым кивком головы, не прерывая своего вдохновенного речитатива. Точнее говоря, возвышенной импровизации. Я любовался им, и это восхищение даже мешало мне воспринимать суть того, о чем говорил Президент.

А говорил он об интереснейших вещах. О космополитизме креольской элиты и трогательном патриотизме обитателей крошечных селений «пуэблос», затерянных в долине Магдалены или предгорьях Кордильер. О традициях и обычаях крестьян. Об удивительном противоречии, свойственном, может быть, только Колумбии: при всей глубочайшей религиозности этой нации в сельских районах широко, оказывается, распространен институт так называемого «аманьо» — «пробного брака». Когда молодые жених и невеста вступают в свободный союз и несколько лет живут невенчанные, пытаясь скопить деньги на свадьбу. И что самое поразительное: церковь не только не препятствует «аманьос», но даже поощряет их! Хотя случается нередко, что эти «матримониальные экзерсисы», — губы Президента тронула ироническая улыбка, — завершаются плачевно, и матери-одиночки остаются с целым выводком детишек на руках.

…Я украдкой взглянул на часы и с сочувствием подумал о президенте национальной федерации футбола, ожидающем рандеву где-то за стеной: рассказ об «аманьос» пришелся как раз на пятнадцатую минуту отведенного ему для встречи с Президентом времени. В этот момент дверь снова тихо отворилась. Возникший в дверном проеме, как статуя Командора, адъютант Его Превосходительства смотрел на меня с нескрываемой яростью. Начинал гореть синим пламенем уже и следующий пункт сегодняшней президентской программы — встреча с американским послом. Поймав возмущенный взгляд президентского помощника, я вздохнул и, чуть заметно пожав плечами, кивнул на Президента, давая понять, что я тут совсем ни при чем. Не могу же я в самом деле прервать главу государства! Он сам знает, что делает, и сам решает, когда закончить встречу.

Дверь снова тихо закрылась. Адъютант исчез. Президент продолжал говорить. Он говорил о крепости родственных связей в колумбийской семье. Об интереснейшем институте кумовства в деревне, где чуть ли не каждый друг другу «компадре», где есть «компадре» — крестный отец, или «компадре первой стрижки волос», или «компадре — сват», или «компадре первой стрижки ногтей».

Потом Президент начал подыматься до высоких социальных обобщений. Он сказал, что одной из характернейших черт колумбийского национального характера является терпимость, вера в незыблемость закона, уважение к власти.

— Наш народ отвергает насильственные решения. По натуре своей мы, колумбийцы, склонны к эволюции, а не к революции. Мы предпочитаем идти к цели не торопясь, как бы приспосабливаясь к обстоятельствам, а не ломая их.

…В это мне было крайне трудно поверить. Я уже немного знал и колумбийскую историю с ее постоянными междоусобицами, вспышками насилия, гражданскими войнами, и тем более был знаком с ситуацией, которая складывалась именно в то время, во второй половине 60-х годов: крестьянская республика Маркеталия, партизанские отряды, легендарный священник Камило Торрес, примкнувший к партизанам и павший в схватке с правительственными войсками. Я мог бы напомнить Президенту о том, что спустя всего полтора месяца после своего вступления на пост главы государства он был яростно освистан студентами столичного университета, когда появился там в сопровождении американского мультимиллионера Рокфеллера. Торжественный прием был сорван, и через несколько часов после этого не оправившийся от вспышки ярости Президент издал целую серию декретов, карающих своих соотечественников. Была запрещена деятельность высшего студенческого совета. Национальной службе безопасности поручалось ужесточить надзор за лицами, занимающимися «подрывной деятельностью». Вводились жестокие санкции против организаторов и участников демонстраций и митингов.