По обе стороны экватора

После того как заканчивается бал в Муниципальном театре, карнавал выходит на финишную прямую. Последний день — вторник — проходит быстро. Еще быстрее тает последняя карнавальная ночь. Медленно, нехотя, словно сопротивляясь и борясь, карнавал начинает умирать. Еще трещат реко-реко на горе Мангейра и сиплые голоса в ботекинах горланят самбы, но черное небо над Канделарией уже блекнет, и тяжелое удушье ночи постепенно сменяется теплым утренним бризом.

Еще сверкают салоны клубов, еще гремят оркестры на балах в Ботафого и Ипанеме, на Лебоне и Фламенго. Но с каждой минутой город все явственней погружается в тишину. Уже опустела Авенида, и принялись за работу оранжевые грузовики департамента по очистке улиц. Уже затихает Рио-Бранко, и бессмысленно улыбающиеся физиономии картонных Арлекинов таращат глаза на сотни мулатов и негров, спящих глубоким сном на траве, на скамейках скверов и парков, на ступеньках подъездов, под серыми стенами небоскребов и гранитными пьедесталами памятников, под монументальными, запертыми на самые хитроумные замки дверями страховых контор, правительственных департаментов и банков.

И вот смолкают последние батареи. Где-то у площади Республики еще взвизгивает, словно взывая о помощи, словно умоляя продлить карнавал хотя бы на час, одинокая куика. Потом замолкает и она, и наступает тишина. Впервые за много месяцев вдруг можно услышать щебетание птиц, методичный стук капель, падающих из высохших кранов фонтана на площади Париж, и шелест старой газеты, влекомой ветром по мозаичному тротуару Копакабаны.

На авениде Рио-Бранко из подвалов старинного здания, украшенного лепными карнизами, слышится глухой стук ротационных машин: там печатается «Жорнал до Бразил» — крупнейшая газета Рио, дающая самую подробную информацию о карнавале. В шесть утра в среду в киосках уже лежат высокие пачки газет: «Погибших в эти четыре дня по разным причинам — 107, в том числе преднамеренных убийств — 17. Украденных автомашин — 20, вызовов пожарной команды — 103, вызовов полицейских патрулей — 746, потеряно детей родителями — 17, задержано беспризорников — 74, попыток самоубийства — 22, вызовов „скорой помощи“ — 855, арестовано полицией только в центральной части города 1726 человек». Мнение обозревателя газеты: карнавал был на редкость спокойным.

Да, а самое главное: кто победил в параде школ самбы?!

Результаты карнавальных шествий должны объявить через три дня после окончания карнавала — в пятницу. Вторник, среда, четверг и первая половина пятницы заполнены слухами и прогнозами. Слухи возникают, множатся, расползаются по городу, рождая догадки, споры, сомнения и надежды. В газетах публикуются интервью со специалистами, историками карнавала и ревнителями карнавальных традиций, которые каждый год дружно сокрушаются, что «карнавал нынче не тот», пассисты не те, самбы не те, батареи не те, дефиле не тот… «Вот в наше время это был действительно карнавал». Самые мрачные пессимисты безапелляционно, как это делалось десять, тридцать и сто лет назад, предрекают карнавалу верную, скорую и неминуемую гибель. Всюду — в «Мангейре» и «Санта-Марте», в «Вила-Изабел» и «Портеле» — зачитанные до дыр газеты с репортажами и отчетами о дефиле школ кочуют из рук в руки, из барака в барак. Немногочисленные грамотен читают, водя по строчкам черными мозолистыми пальцами: «„Мангейра“ слишком растянулась во время дефиле и дважды вообще разорвала колонну…»; «„Тижука“ показала самбу, самую красивую по мелодии, но пела ее не очень синхронно: хвост колонны чуть не на полкуплета отстал от батареи…»; «„Империо Серрано“ вышла на Авеннду не в полном составе: сломались два грузовика, доставлявшие ее батарею к Канделарии…»; «В колонне „Портелы“ было слишком много „чистой публики“. „Ортодоксальные школы считают, что слишком быстрый рост количества артистов, интеллектуалов и прочих аристократов из богатых кварталов города, принимающих в последнее время участие в дефиле школ, грозит самбе утратой своей подлинности…“. Все без исключения газеты отмечают достоинства дефиле „Санта-Марты“ и приходят к выводу, что Жулиньо с неожиданным успехом заменил заболевшего Дудуку.

Трое суток „Лузитания“ живет только разговорами о предстоящем подсчете голосов. Трое суток толчется народ в старом бараке Дудуки. Силвия лечит его микстурой из коровьей мочи, настоянной на лепестках фламбоянта и сушеных пауках. Ей помогает дона Мария, окуривающая хибару от сглаза и нечистой силы. Каждый из живущих по соседству „академиков“ заглядывает, хотя бы раз в день, в задымленный барак, сообщая радостные слухи о почти неизбежной победе „Санта-Марты“.

— А вдруг нас все-таки засудят? — недоверчиво кряхтит Дамиан. От старика отмахиваются: он мешает слушать, как Эскуриньо читает Дудуке очередное сообщение „Глобо“: „…В кругах, близких к губернаторской канцелярии, победа „Санта-Марты“ рассматривается как почти неизбежная: „академики“ намерены посвятить ее своему заболевшему ветерану — всемирно известному Дудуке“.

Дудука слушает это, отвернувшись к трухлявой стене („все никак не собрался починить, а теперь уже не успею“), чтобы никто не заметил слезу, застывающую в жесткой щетине небритых щек.

В пятницу после полудня сотни негров и мулатов собираются на Авениде перед зданием, где в эти часы должно начаться вскрытие судейских конвертов, подсчет очков и оглашение результатов карнавальных дефиле. Как всегда бывает в таких случаях, церемония затягивается до позднего вечера. Сначала подсчитывают результаты выступлений блоков. Потом, где-то около восьми вечера, чиновники „Секретарии де туризмо“ начинают вскрывать конверты судей школ самбы.

Первым вскрывают конверт, в котором хранились оценки мелодии самб. Он приносит успех „Портеле“ и „Санта-Марте“, получившим по десять баллов. „Мангейра“ заработала девять, „Салгейро“ и „Вила Изабел“ — но восемь. Крики радости и горестные вопли, аплодисменты и негодующий свист сопровождают вскрытие каждого следующего конверта. Истерично рыдает директор батареи „Империо да Тижука“, услышав, что его музыканты заработали только шесть баллов. Президент „Мангейры“ Жувенал Лопес, хватив кулаком по столу, гордо покидает зал в знак протеста против оскорбительных семи баллов, данных его школе за качество аллегорий.

— Никогда еще „Мангейра“ не испытывала подобного провала, аллегории у них были лучше всех, — возбужденно шепчет Рауль, откручивая пуговицу на моей рубашке.

С каждым новым конвертом страсти накаляются все больше и больше. За окном слышатся цоканье копыт, крики и свист: полиция очищает улицу от сотен болельщиков, пришедших узнать результаты дефиле и организовавших импровизированный карнавал прямо на мостовой. Они мешают автомобильному движению, и поэтому пришла команда разогнать их. Во исполнение приказа усердно работают дубинки. Глухо хлопают гранаты со слезоточивым газом. Какая-то старуха, обмерев от страха, опустилась без сил на асфальт.

Явившаяся на подсчет голосов официальная делегация „Санта-Марты“ наблюдает за побоищем из окна салона, в котором работает „Секретарил де туризмо“.

— Жулиньо! Смотрите — Жулиньо! — кричит Вильма, подтащив к окну Флавио. Они видят, как там, внизу, на улице, усатый сержант ударил Жулиньо, опоздавшего к вскрытию конвертов, дубинкой по голове. Шатаясь, мальчик бежит к ближайшему подъезду, надеясь найти там спасение.

— Спокойно, — говорит Флавио. И отходит от окна. Сейчас нет времени разглядывать уличные баталии. Тем более, что помочь Жулиньо невозможно. Остается последний конверт, в котором лежат оценки за выступление местре-зала и порта-бандейры. Перед его вскрытием „Портела“ и „Санта-Марта“ набрали по 118 очков, „Мангейра“ — 117 и „Салгейро“ — 115. Последний конверт решает все…

Сжав руками голову, словно стремясь выдавить из черепной коробки ноющую боль, Жулиньо сидит на скамейке, слегка покачиваясь из стороны в сторону. Из-за — будь она проклятой — полиции он так и не добрался до здания, где вскрывались конверты. Он так и не слышал окончательный результат. Но он уже знает, чем это кончилось: по всей Авениде развеваются бело-голубые флаги „Портелы“, под мерный рокот барабанов текущая по тротуарам толпа с восторгом скандирует: „Пор-те-ла“! „Пор-те-ла“!»