По обе стороны экватора

Неожиданно рано и как-то стремительно на город упала ночь, и не без сожаления я возвращаюсь в отель. Пора ужинать. Иду в ресторан и в ожидании заказанного бифштекса набрасываю в записную книжку несколько фраз будущего очерка:

«Отель „Интерконтиненталь-Кито“ строили американцы и строили для самих себя. Поэтому нет, вероятно, такого места в Эквадоре, где все эквадорское вытравливалось бы с большей настойчивостью, чем в этом отеле. Телефонистка отвечает вам по-английски, в киоске продаются американские газеты и журналы. На стенах висят шедевры абстрактной живописи, авторы которых вдохновлялись экспонатами нью-йоркского Музея современного искусства. Меню в ресторане, отпечатанное, разумеется, по-английски, подает метр, одетый в безукоризненный смокинг. Впрочем, для экзотики в зале работают несколько девушек явно индейского происхождения, одетые в национальные наряды. Их функции просты: сначала они приносят вам хлеб и с тщательно отработанной улыбкой говорят „йэс, сэр“. Потом, когда вы поужинали, девушки говорят вам „сэнкью“ и убирают грязную посуду».

Поужинав, заглядываю в открывшееся около десяти вечера казино при отеле. Смуглые крупье с изяществом жонглеров тасуют карты, запускают шарики в желоб рулетки, манипулируют жетонами, костями и фишками.

Игра поначалу идет по маленькой: проигрываются и выигрываются сотни долларов. Большая игра — на тысячи и десятки тысяч — пойдет после полуночи, когда проиграется и уйдет восвояси мелкая плотва.

Почти все игроки здесь — американцы. Небрежно швыряя на зеленое сукно разноцветные жетоны, они снисходительно смотрят на затесавшихся среди них трех молодых эквадорских парней. Парни играют самозабвенно, с мольбой во взоре, с надеждой на чудо, на выигрыш. Первые два проигрываются за двадцать минут, третий сражается больше часа. Потом терпит крах и он: встает из-за стола с красными ушами и лихорадочным блеском в глазах. Денег нет, но в кармане завалялась мелочь. Он подходит к выстроившимся вдоль стен игральным автоматам и с ожесточением швыряет в щель последние сукре. Машина урчит и пережевывает их металлическими челюстями. Вот упала последняя монета. Все. Чуда не свершилось и сегодня.

А в баре по соседству два янки, приятно пощекотав нервы проигрышем пары сотен долларов, потягивают виски. Один из них смеется и тычет пальцем в громадную фотографию на первой полосе «Телеграфо». Фото изображает траурную процессию: хоронят жертву столкновения на предвыборном митинге в местечке Мачала. Второй американец снисходительно улыбается, разводит руками. Дескать, чему уж тут удивляться? Страна дикарей!

Это было ровно за две недели до убийства Роберта Кеннеди в отеле «Амбассадор» в Лос-Анджелесе.

На следующее утро прихожу к выводу, что хотя первое знакомство с городом и состоялось, но оно оказалось куда более поверхностным, чем хотелось бы. Все эти первые впечатления, конечно, полезны, они пригодятся в работе, создадут настроение. Но строить серьезный журналистский материал на таких сугубо внешних приметах невозможно. Нужно идти вглубь. И прежде всего следует определить, что делать: писать проблемный очерк о стране или ограничиться выполнением задания радиостанции «Юность» — несколькими интервью о жизни молодежи Эквадора и ее борьбе против вмешательства США в дела Латинской Америки? Первый путь труднее, но интереснее. Не уверен, правда, что это мне окажется по плечу: ведь очерк о стране — это высший пилотаж журналистики. Чтобы сделать его, нужно собрать богатый и разнообразный материал, а для этого — поездить, встретиться и побеседовать с теми, кто трудится: со сборщиками бананов, рыбаками, крестьянами и с теми, кто им противостоит: с крупным землевладельцем, хозяином фирмы, экспортирующей бананы, с банкиром, предпринимателем. Неплохо иметь интервью ученого-экономиста, который проанализировал бы хозяйственное положение страны. И желательно встретиться хотя бы с одним из членов правительства. Но, увы, за те несколько дней, что отвело мне на работу в Эквадоре московское начальство, всего этого можно не успеть. Поэтому решаю пока ограничиться выполнением редакционного задания, но, делая эту работу, смотреть во все глаза и не упускать ничего интересного.

…Эквадорские комсомольцы ждут меня в помещении городского комитета Компартии Эквадора — в старинном доме, где на первом этаже разместился магазин обуви, а на второй нужно подыматься по скрипучей деревянной лестнице.

— Патрисио, Гидо, Фабиано, Энрике… — Мы крепко жмем друг другу руки, обнимаемся. И сразу же чувствую себя среди своих. Ко мне тянутся десять пачек сигарет. Отвечаю традиционным «Беломором». Начинается жаркий и поначалу беспорядочный разговор, в котором смешивается все: Гагарин, урожай бананов. Московский метрополитен, нефтепровод, который строит «Галф», банкротство «Португезы Сантисты» и финансовый крах Пеле, забастовка учителей в Куэнке, похищение американского посла в Рио-де-Жанейро, уличные демонстрации леваков в Париже, итоги кинофестиваля в Картахене и недавний расстрел студентов в Панаме. Потом расчехляю магнитофон, чтобы записать интервью для «Юности». Прошу Гидо Риваденейро говорить конкретно, не ограничиваться общими фразами о том, что, мол, США — враг Латинской Америки, а дать по возможности примеры из местной жизни. «Пожалуйста! Хоть сотню…» — улыбается Гидо и рассказывает о том, как в городке Санто Доминго де лос Колорадос мелкие промышленники решили организовать кооператив по обеспечению электричеством города и прилегающих сельских районов. Увы, этому воспротивилась «Эмпреса электрика» — дочерняя компания американской монополии «Дженерал электрик», контролирующая распределение электроэнергии в районе «Косты». И инициатива мелких эквадорских предприятий рухнула. Они и впредь будут вынуждены выплачивать американцам бешеные деньги за пользование электроэнергией по монопольным расценкам, установленным филиалом «Дженерал электрик».

— А вот вам другой пример, — говорит Фабиано, — в 1910 году к нам, в Эквадор, приехал из США некий мистер Нортон. Для начала он занялся пивоварением, затем организовал производство стройматериалов, построил цементный завод, купил несколько каменоломен. Разбогател, начал вкладывать капитал в недвижимость, после окончания второй мировой войны соорудил здесь фабрику, которая собирала телевизоры из деталей, поставлявшихся из США, а заодно купил и телестанцию в Кито.

— Минуточку! Какой же смысл строить фабрику, которая работает на деталях, доставляющихся сюда из северного полушария? Ведь это же очень удорожает производство!

— Ты забываешь, что у нас здесь дешевые рабочие руки, — говорит Фабиано. — Эквадорский рабочий получает раз в десять меньше, чем американский. Поэтому-то Нортон умудрился к 1962 году вывезти из нашей страны 600 миллионов сукре прибылей. На эти деньги он построил в США громадную фабрику электронного оборудования, в том числе и военного, которое сейчас поставляется во Вьетнам по заказам Пентагона. Таким образом, его фирма в конце концов превратилась в типично империалистического хищника, иллюстрирующего ленинское учение об основных экономических признаках империализма: производство и капитал концентрируются, образуя монополии, банковский капитал сливается с промышленным, начинается массированный вывоз капитала за рубеж.

…Вот это да! Я поражен умением Фабиано грамотно и четко излагать свою мысль. Меня восхищает эрудиция этого совсем еще молодого парня.

— А как же иначе, — улыбается, словно угадав мою мысль, Патрисио. — Это для вас, советских людей, «Империализм, как высшая стадия капитализма» — теоретический труд. Для нас она — как правила дорожного движения для водителей. Поэтому-то мы и изучаем ее самым внимательным образом.

Беседую с ребятами долго. Парни рассказывают о своих делах и заботах. О том, как стремятся расширить влияние среди крестьян и рабочих, как завоевывают позиции в студенческом движении, как участвуют в забастовках и уличных демонстрациях, как расклеивают на стенах домов листовки и пишут лозунги: «Янки, убирайтесь домой!» Дел у них по горло, ибо в университетах и школах страны идет яростная борьба: преподаватели и студенты требуют отставки министра просвещения — реакционера и мракобеса. Прогрессивные профсоюзы поддерживают студентов. Чуть ли не каждый день происходят схватки с полицией и войсками. Для расправы с молодежью было даже создано недавно специальное репрессивное армейское подразделение — батальон парашютистов.