По обе стороны экватора

Объективы телекамер послушно поворачиваются, нацеливаясь на Жулиньо и Вильму. Словно расстреливая в упор, «Первая — крупный план на ноги Жулиньо! — пищит голос режиссера в наушниках операторов. — Теперь первая камера панорамирует на лицо Жулиньо, вторая — ведет Вильму!» И на экранах телевизоров перед миллионами телезрителей — заинтересованных или равнодушных, улыбающихся, зевающих после бессонной ночи, дремлющих с газетой в руках или затаивших дыхание — возникает крупным планом вымученная улыбка Жулиньо, пытающегося замаскировать панический ужас перед холодными глазами восседающего в кабине судьи.

«Главное — не потерять ритм», — вертится в голове у Жулиньо наставление Дудуки.

«Руку дай, руку!.. — шепчет Вильма сквозь зубы, заканчивая стремительное вращение. — Улыбнись еще раз этому дьяволу с трубкой!»

Жулиньо подхватывает ее, помогая сохранить равновесие, падает на левое колено и плавно ведет вокруг себя. Затем прыжком подымается на ноги и начинает, сначала не торопясь, а потом все быстрее и быстрее каскад эволюций, которым его вот уже три года обучал Дудука. На архибанкаде раздаются поощрительные аплодисменты. Судья сосет свою трубку с такой кислой физиономией, словно она набита лимонными корками. Или словно ему не нравится Жулиньо.

А позади судейской будки столпились парни и девчонки: родные лица, все из «Санта-Марты». Они шли впереди, и уже закончили дефиле, и теперь вернулись сюда, чтобы подбодрить Жулиньо. И он постепенно успокаивается. Он чувствует, что все идет хорошо. Прыжки и вращения удаются даже лучше, чем на последней репетиции.

«Леди и джентльмены! — вещают репродукторы. — Обратите внимание на хореографию местре-зала. Этот участник дефиле должен обладать выносливостью атлета, ловкостью танцовщика классического балета и утонченностью манер, свойственной дипломатам. Он не имеет права сбиться с ритма, он должен все время изобретать новые па, не теряя при этом контакта со своей партнершей — порта-бандейрой».

…Поворот, еще поворот, прыжок с двойным щелчком башмаков друг о друга, затем стремительное вращение, после которого нужно замереть, не покачнувшись, и через секунду еще раз упасть на колено, после чего Вильма вновь пойдет описывать плавные круги со знаменем, опираясь на его руку, а Жулиньо сможет отдышаться, маскируя отдых помахиванием веера.

Отлично! Он замер, не сдвинувшись ни на миллиметр, как это всегда удавалось Дудуке, упал на колено, смиренно склонив голову перед судьей, все так же равнодушно посасывавшим погасшую трубку. И трибуны взорвались бурей восторгов.

Потом еще около получаса шли последние шеренги «Санта-Марты». Описывала, повинуясь свистку Зеки, свои строгие эволюции батарея. Медленно плыла ала байанок с Сильвией и Терезиньей. Везли последние тележки с аллегориями. Но в редакциях газет, не дожидаясь конца дефиле, уже набирались «шапки» на первые полосы: «Жулиньо потряс Авениду!», «Талантливый преемник Дудуки повергает Рио в экстаз».

После окончания дефиле школ самбы — где-то около полудня в понедельник — карнавал, пройдя экватор, начинает медленно угасать. Нет, веселья на улицах Рио не убавляется. Наоборот, словно стремясь в оставшиеся сутки насытиться пьянящим карнавальным восторгом, миллионы кариок с какой-то истеричной решимостью вновь бросаются в этот водоворот. Карнавал еще будет жить двое суток, но все же с каждым часом начинает все острее ощущаться приближение рокового рубежа — пяти часов утра в ночь со вторника на среду. Может быть, именно поэтому с такой одержимостью вскипают самбой центральные улицы города: Рио-Бранко, Антонио Карлос и Граса Аранья. На всех перекрестках гремят карнавальные батареи и духовые оркестры. По Авениде, еще не остывшей от жаркого дефиле школ, еще хранящей на бетоне своей мостовой обрывки нарядов, затоптанные в пыль листовки «Мангейры» и «Санта-Марты», вновь идут блоки. Среди них самый знаменитый «Бафо да Онса», что означает «Дыхание ягуара». Это тоже весьма любопытное зрелище: десять тысяч парней и девчонок, одетых в желто-черные пятнистые наряды «ягуаров», треск тысяч деревянных босоножек по бетону мостовой, грохот полутора тысяч барабанов. И во главе «Бафо да Онса» — грузовик, в кузове которого — гигантская фигура вскинувшегося на задние лапы разъяренного ягуара ростом с двухэтажный дом. Там же, в кузове, — и десяток молодых темпераментных «ягуарих», которые ни на секунду не перестают самбировать. Двигатель грузовика молчит: несколько сот энтузиастов из «Бафо», впрягшись в канаты, тащат его вместе с ягуаром и «ягуарихами». И тащат так, что сидящий в кабине водитель Мигель вынужден время от времени притормаживать.

Это тоже надо было бы показать грингос, но они ничего этого не видят, ибо отсыпаются после дефиле школ, набирая силы для предстоящего сегодня вечером бала в Муниципальном театре, который, если верить путеводителям, считается главным событием карнавального понедельника. Об этом бале тоже ходят легенды, у него есть свои традиции и история, на скрижалях которой выбиты имена великих личностей, почтивших в былые времена его своим присутствием и участием: Джины Лоллобриджиды, Ким Новак, экс-супруги иранского шаха Сореи, наследника династии Круппов и многих иных голливудских, европейских или азиатских знаменитостей.

Бал этот глубоко демократичен: попасть на него может любой желающий, если он, конечно, способен купить входной билет, цена которого в полтора раза превышает среднемесячный заработок плотника Зеки и вдвое — зарплату разносчика телеграмм Жулиньо. Ну и если быть до конца откровенным, моя корреспондентская зарплата тоже никак не вписывалась в предполагаемую смету расходов, связанных с посещением Муниципального театра. Но мне повезло: Рауль достал бесплатное приглашение. Сам он был аккредитован на балу как спецкор газеты «О жорнал». И, обрядившись во взятые напрокат смокинги, мы отправились туда. Не буду подробно описывать это буйство роскоши, показухи и дурного вкуса. После парада школ самбы парад вечерних туалетов и драгоценностей производил впечатление жалкой толкучки. Но несколько беглых штрихов могут дать представление о том, что это такое.

Бал начинается в понедельник в одиннадцать вечера и заканчивается уже во вторник — где-то около шести утра. Всю ночь радио и телевидение ведут репортажи с этого «выдающегося, неповторимого, самого шумного, лучшего в мире, грандиозного и сказочного» карнавального действа. Захлебываясь в океане метафор, запутавшись в джунглях восклицательных знаков, оглушенные собственным красноречием репортеры вываливают в безответный эфир тысячи подробностей, деталей и курьезов этого празднества. Они сообщают о прибывающих на бал разодетых и раздетых кинозвездах, о затянутых в смокинги послах и министрах, о закутанных в сари и увенчанных тюрбанами настоящих и ряженых индусских магараджах и арабских шейхах. О конкурсе карнавальных костюмов, стоимость которых иной раз превышает цену «фольксвагена» или даже «шевроле». С нахальным французским прононсом они оповещают о меню в буфете, которое, конечно же, составлено как в лучших домах Парижа: «Аргентинская дыня с сырокопченой ветчиной», «Индейка по-калифорнийски», «Строганофф-а-ля-рюсс», «Шоколадный мусс с ликером»…

А потом радиокомментаторы прерывают плавное течение репортажа «экстра-сенсацией» о том, что группа весьма почтенных особ, «имена которых мы позволим себе пока не называть», попыталась улизнуть из буфета, не заплатив по счету.

В переполненном зале «Мунисипаля» негде упасть не только яблоку, но даже вишневой косточке: вместо запланированных шести тысяч гостей тут безумствуют десять тысяч. В плотную массу скачущих, орущих, размахивающих руками тел даже вклиниться невозможно. Поэтому, когда почетный гость губернатора американский посол Чарльз Элбрик соизволил пожелать принять участие в танце, агентам его личной охраны и офицерам бразильской полиции пришлось приложить героические усилия: взявшись за руки, они с трудом очищают в зале небольшой пятачок. Спустившийся из ложи чрезвычайный и полномочный посол Соединенных Штатов Америки входит в центр этого полицейского хоровода и, робко перебирая негнущимися ногами, пытается изобразить нечто подобное тому, что он видел утром на Авениде в исполнении Жулиньо. Со всех сторон раздаются поощрительные овации кариок, получивших единственное бесплатное удовольствие на этом сверхдорогом балу.