Земные наши заботы

совхозами без всякого проекта».

Так летят кувырком все расчеты мелиораторов в части рационального, научно

обоснованного использования водных ресурсов. Оказывается, расчеты,

разработанные с такой тщательностью (и с любовью к родному краю, его

природе), являются законом лишь для самих мелиораторов, но не для хозяйств и

предприятий, расположенных у рек.

И вспомнилась мне опять встреча писателей с работниками Полянской

мелиоративной колонны. Дорофеев, присутствовавший здесь же, обронил такую

фразу:

— Мы не запроектировали, а мелиораторы не построили ни одного объекта,

который привел бы к понижению уровня воды в реке или в озере. Наоборот, за

счет обвалования рек и озер увеличиваем их глубину.

В ответ на это кто-то вспомнил, что та самая красавица Пра, которую Иван

Иванович, рассказывая о Мещере, назвал самой тихой, красивой и чистой рекой

края, на глазах мелеет. Если раньше, чтобы реку перейти, приходилось брод

искать, то теперь можно перебраться без труда почти в любом месте. Реку

«выпивают» насосные станции, которых наставили мелиораторы.

Упрек этот Иван Иванович не принял:

— Вы же были на Макеевском мысу и своими глазами видели, что насосная

станция там не из реки на поле воду качает, а, наоборот, из каналов в реку.

И так на многих объектах.

Однако ответ этот никого не убедил. Видеть-то видели, но река мелеет, и

никуда тут не денешься. А мелеет только потому, что осушили питавшие реку

верховые болота, на берегах ее движков понаставили, которые сосут, гонят

воду на орошение. Значит, виноваты мелиораторы!

Теперь, когда я постоял у земляных перемычек, насунутых бульдозерами в

русла малых рек, убедился: не мелиораторы в том повинны. Одну из них видел

даже на упоминавшейся Совке: в нее сбрасываются дренажные воды с крупной

осушительной системы, занимающей около восьми тысяч гектаров. Стояли с

Дорофеевым у этой перемычки и гадали: не вознамерился ли директор совхоза

«Мещерский» снова превратить мелиорированные поля в болото и тем самым

свести на нет многолетний труд мелиораторов и огромные (около 12 миллионов

рублей) затраты государства? Другой видимой цели, как ни пытались с Иваном

Ивановичем разгадать смысл этой проделки, обнаружить не смогли.

Тогда я стал допытываться: кто же следит за порядком на реках, какие есть

санкции, чтобы наказать виновных за такое вольное обращение с рекой?

Оказалось, нет такой организации. Нет и таких санкций. Любой руководитель

хозяйства волен поступать по принципу: что хочу, то и делаю. Хочу — земли в

нее натолкаю и перекрою, а захочу — движков понаставлю и высосу всю, чтобы

не текла куда-то вдаль, за пределы наших полей. Мол, земля здесь наша, а

значит, и река, протекающая по территории хозяйства, тоже нам принадлежит. А

так как делают это для орошения земель, то компрометируют тем самым и

мелиоративные работы, и доброе имя мелиоратора.

И все же, мне думается, есть такая организация. Это областное управление

мелиорации и водного хозяйства, которое представляет на местах министерство

той же отрасли. Могут сыскаться и санкции (и довольно строгие!), если кто

захочет поискать их. Есть и более скорый путь: областной Совет народных

депутатов (и не только Рязанский) может принять соответствующее решение,

запрещающее перегораживать русла рек земляными плотинами без всякого на то

проекта.

Говорю так потому, что знаю о решении, объявившем примечательные

ландшафты памятниками природы и заповедниками. Знаю, что Совет, приняв это

решение, настойчиво проводит его в жизнь. И не случайно предприятия,

хозяйства и учреждения, которым поручено сберегать красоту, делают все, что

им предписано: огородили, чтобы не заезжали на машинах и не пасли скот,

установили плакаты и указатели, оповещающие каждого о том, что данный объект

природы находится под охраной, что на его территории каждый обязан соблюдать

такие-то правила. И люди соблюдают. Я был на одном из них, на глубоководном

озере Лебедином у села Селезнево. Чисто на его берегах, ни кострища не

увидишь, ни брошенной банки, склянки. Хоть и находится озеро в нескольких

сотнях метров от шоссейной дороги, и съезд к нему хороший, однако в пределы

запретной зоны ни заехать машины не могут, ни помыть технику чистой

артезианской водой: оставь машину за оградой и иди любуйся, купайся,

отдыхай.

* * *

Мы ехали в Клепики. Миновали мост через Оку и приокскую пойму, на которой

то там то тут маячили экскаваторы, сновали скреперы, ползали дреноукладчики,

— мелиораторы готовили поля для нового овощеводческого хозяйства.

За поймой пошли леса, леса и леса, ухоженные, чистые сосновые боры на

песчаных гривах, березовые рощи в низинах. Вдоль дороги мелькают искусно

выполненные места отдыха: где островерхий шатер, а то и теремок, где

огромный гриб, самый настоящий подберезовик, только многократно увеличенный,

где столик, а вокруг него стулья и кресла — пни, будто бы выросшие из земли

сами по себе. Так и подмывает остановиться и, как в сказке, посидеть и на

большом, и на маленьком стуле, полюбоваться и природой, и замысловатым

творением искусных рук человеческих.

Что ж, останавливайся, отдыхай, любуйся, для того и старались

клепиковские лесоводы, создавая эти творения малой архитектуры, так хорошо

вписавшиеся в природу.

Остановились и мы.

Вот они, яркие краски Мещеры! Не зря певец русской природы Михаил

Пришвин, прочитав «Мещорскую сторону», накинулся на Паустовского:

«Сумасшедший, безумный вы человек! Разве можно такие книги печатать?! Ведь

через десять — пятнадцать лет от вашей Мещоры ничего не останется — все

затопчут и разнесут туристы...»

Однако что это? Все съезды на лесные дороги перегорожены полосатыми

шлагбаумами. Остановись, моторизованный человек, оставь машину на

придорожной поляне. В лес иди ногами. Иди по грибы, по ягоды иди, послушай

лесную тишину, дыши всей грудью чистым воздухом соснового бора. Не надо по

лесу на машине ездить, это причиняет вред ему, из нее ты не увидишь, не

услышишь ничего. Оставь! — взывали плакаты у шлагбаумов. Видно, пожары 1972

года многому научили здешних лесоводов.

Искал я, что кто-то со зла (как же, в лес на машине не пускают!) шарахнул

топором или дубиной по тому же островерхому шатру или узорчатому теремку.

Нет, не нашел ни одного надлома — будто только сегодня все это сделано.

Искал, что увижу след миновавшей шлагбаум машины. Тоже не увидел.

Можно, оказывается, уберечь природу от моторизованного туриста! Сам

когда-то работал в лесу и знаю, какая это неумолимая сила. Почему же здесь,

в Мещере, эта сила не топчет и не разносит? Должно быть, поведение человека

зависит от обстановки: если хлам и грязь кругом, то и человек

распоясывается. Дисциплинируют и облагораживают его чистота и порядок. Так в

селах, так в городах, в лесу так, у озера, у реки.

Спасибо вам, клепиковские лесоводы, вы сумели — знаю, как это трудно, —

навести в лесу и чистоту и порядок, вы красоту человеку показали — и

сдержали буйный нрав его.

А дорога, как растянутая пружина, вьется и вьется по лесу, мимо таких же

ярких, как и природа, деревень. Вот что значит дорога! Деревни рядом с ней

большие, дома добротные, многие недавно срубленные, порядки без единой

щербинки: ни одного пустого двора, ни одного заколоченного окна.

Иван Иванович рассказывал о приключениях, случавшихся с ним вон в той и

той низинке, когда здесь не было ни асфальта, ни грунтовой дороги, была

глубокая колея да трухлявая гать через болото. Жил он тогда в Клепиках,

занимался изысканиями Мещеры. Тогда и с Паустовским познакомился. «По болоту