Земные наши заботы

ни дороги, мы выехали на проселок. Ночью прошел сильный дождь, и поэтому

директорский рафик, напоминавший машину «скорой помощи», продвигался

преимущественно юзом, норовя сунуться в колдобину. Шофер яростно крутил

баранку то влево, то вправо, ругался и говорил, что напрасно едем, так как

дальше будет еще хуже, болота пойдут.

И действительно, скоро дорогу обступили заболоченные низины, поросшие

чахлым мелколесьем, среди которого петляли клочковатые полоски полей,

засеянных гречихой. Гречиха уже цвела, но стебли были какими-то хилыми, а

цветы мелкими и блеклыми. Видно было, что взять здесь гречихе нечего, пашня

тощая, в плешинах- вымочках, что мучат ее те же грунтовые воды, которые

застаиваются и в заболоченных низинах. Не богатый будет урожай.

Однако не в укор земледельцам я это говорю. На больной этой земле ни

удобрениями, ни заботой большего и не добиться, хоть расшибись. Но людям

надоедает расшибаться, надоедает изнурять свои силы на этих тощих почвах.

Оттого-то и пустых дворов в деревне много. Местный совхоз, не дожидаясь

мелиораторов, пытался хоть чуть-чуть упорядочить пашню — выкорчевал на

пятачках-болотцах кустарник, чтобы хоть среди поля помехи не было. Но только

силы зря потратил. На блюдцах этих росли лишь хвощи, да и те редкие, тонкие

и уже желтые. Вот так иногда и мелиораторы поступают: очистят заболоченные

поля от кустарника и считают дело свое завершенным.

Словно уловив мои мысли, Иван Иванович проговорил:

— Уборкой кустарника здесь не обойдешься. В основательном лечении земля

нуждается.

— И какой ваш диагноз?

— Диагноз ясен, избыточное увлажнение всей территории. А вот способ

эффективного лечения найдем лишь после того, как геодезисты дадут нам

необходимые топографические данные, а изыскатели изучат физическое строение

подстилающих грунтов, режим поверхностных и подпочвенных вод, их химический

состав.

Предупреждение шофера сбылось: машина села, и, кажется, прочно. Не

помогла и раскачка, лишь глубже загрузли колеса в податливый грунт. А от

деревни-то мы далеко отъехали. Одно теперь утешало — свежий след вездехода.

Это, по утверждению начальника партии, ехавшего с нами, след буровой

установки, которую нам и нужно разыскать где-то в этих болотах. Что ж, пошли

своим ходом. Надеялись, что геологическая бригада где-то рядом и мы скоро

услышим гул бурового станка.

Но след уводил нас все дальше и дальше, а вокруг — тишина, не нарушаемая

даже птичьим писком Видно, и пичуги избегают таких мест, не селятся.

Иван Иванович все чаще спрашивал начальника партии о местонахождении

бригады, а тот, смущаясь, говорил виновато

— Они же долго не стоят на одной точке, двадцать — тридцать минут — и

дальше едут.

Вскоре след вывел нас на выкошенную косами поляну, по которой машина

проехала не один раз, и все в разные стороны. Дорофеев высказал

предположение, что буровая упиралась вовсе в непроезжее болото,

возвращалась, чтобы в другом направлении через кустарник пробиться. Но куда

теперь нам податься?

Начальник партии оставил нас и скрылся в кустарнике, пообещав найти и

вернуться вместе с бригадой. Вернулся, но один, вовсе виноватый Иван

Иванович молча посмотрел на него, потом сказал:

— Пошли в деревню, трактор просить...

И вдруг за кустами зародился неровный звук мотора. Прислушались. Где-то

шла, буксуя, машина. Она явно приближалась к нам. Так и есть, машина

мелькнула в просвете между дальними кустами, но направлялась совсем в другую

от нас сторону. Начальник партии ринулся в этот просвет с отчаянным криком И

крик вопреки нашему неверию, достиг слуха геологов. Машина, догадались мы по

звуку, остановилась, а вскоре снова увидели ее в просвете — двигалась к нам!

Мы смотрели на машину, на которой покачивалась ферма буровой установки,

на геологов (трое в кабине один на буровом станке) и улыбались, будто родных

встретили или долгожданных гостей. Иван Иванович сразу же и представил их:

тот, что за рулем — буровой мастер, он же и шофер. Рядом с ним инженер-

геолог, он же бригадир. С ними двое рабочих.

Оказалось, они сюда и ехали, но не хотели через кусты ломиться, двинулись

в объезд Где-то здесь должна быть очередная буровая точка

— Тогда работайте, — сказал Иван Иванович.

Инженером-геологом оказалась молодая девушка, которую я принял издали за

мальчишку Забыл что перед поездкой сюда Иван Иванович подвел меня к

институтской доске Почета, указал на одну из фотографий и сказал. «Вот к ней

и поедем». Я прочитал. «Римма Нуховна Зайнетдинова, инженер-геолог». Нет, на

фотографии она была старше и не такая щуплая.

Римма вытащила из полевой сумки карту, нашла место, где мы стояли. «А

точка для бурения вон в тех кустах». И двинулась туда. За ней, как телок за

хозяйкой, тронулась и машина: через корявые кусты, растущие вовсе не на

сухом месте а на мхах. Нет, ни один шофер, привыкший к асфальту, не решился

бы сунуться в это явное болото. Однако на лицах изыскателей не

обнаруживалось никакой тревоги, хотя под ногами была не почва а моховая

податливая подушка.

Точкой оказалось крохотное болотистое «окно» среди кустарника. Здесь

справляли свои хороводы комары, голодные и настырные. Однако буровики не

замечали их, работали хоть и молча, но каждый взгляд бригадира, каждое

движение бурового мастера вызывали ответные действия членов бригады.

Действия до того слаженные, что казалось, не работают, а забавляются: без

той злости, какую испытывает человек к надоевшей, однообразной и трудной

работе, без усталости на лицах, в охотку. И что меня еще поразило, так это

отсутствие грязных пятен на одежде: чистые, опрятные, хотя бур и поднимал из

болотистых глубин текучую жижу самых разных расцветок и составов. Бур

поднимал, а они пробы брали, подавая их «к столу» геолога, на брошенную тут

же фанерку. Каждый знал общее дело так же хорошо, как и свое, поэтому

исполняли операции четко, ловко и быстро, понимая друг друга, что и рождало

ощущение забавы, а не работы.

Однако делали они трудную работу, которая требовала от каждого члена

бригады не только физических усилий (в трясине, куда машина пройти не может,

эти парни выполняют те же операции с помощью ручного бура, стоя по колено в

болотной жиже), но и душевных. И летом, в комариный разгул, и в зимнюю стужу

ходят, бродят, ездят они по трясинам да болотинам. И все время (одиннадцать

месяцев в году!) вдали от дома, от семьи, от бытовых удобств, определяясь на

постой к какой-нибудь старушке в ближайшей деревне. А у старушки, известное

дело, изба не из лучших, да и в избе не всегда уютно, не каждая и сварить,

постирать может. Хорошо еще, когда от болота до города путь близок, можно

хоть на субботу или воскресенье домой выбраться. Но чаще — не попасть,

далеко.

— Да и не празднуем мы выходных, — отвечал буровой мастер. — В непогоду

отдыхаем, когда летом ливень, а зимой пурга. — Отвечал вовсе без жалобы на

судьбу свою, без недовольства в голосе. Его, Шитова Ивана Александровича,

работающего, как он выразился, «по своей воле», никто не понуждает «кормить

комаров в болоте», да еще в воскресные дни.

— Но что-то все же понуждает? — спросил я, подумав, что таким побудителем

являются заработки.

Однако Шитов, как мне показалось, пропустил вопрос мимо ушей, начал

совсем о другом рассказывать:

— Бывало, увидят нас в болоте, смеются: мол, что вы там потеряли, лешие?

А я и сам долго не понимал, зачем эти дырки в трясине сверлим, ради чего по

болотам лазим, комаров кормим...

И однажды Шитов не выдержал, пересел с буровой машины на городской