Земные наши заботы

наставления забудутся — поверья про одинокую березку сочинил, наделив ее

силой, карающей всякого, кто топором на нее замахнется Должно быть, предки

наши не очень этому верили, однако осмеять наивное поверье не решались, как

не решались срубить и выкорчевать березку, выросшую во поле, среди пашни.

Впрочем, решиться-то они могли, но знали, что тем самым обеднят родимое поле

и себя, на нем работающих: скучно будет в поле и неуютно, тоскливо будет на

душе, лишенной возможности созерцать эту высшую красоту, сотворенную

природой.

Еще недавно такая березка росла и на поле подмосковного хозяйства, вокруг

которого преобладал индустриальный пейзаж: трубы, мачты, краны, камень и

бетон. И только одинокая березка среди поля, одна-единственная, делала его

прекрасным и каким-то покойным среди этого технического могущества. Что-то

былинное было в этом поле, вечным покоем и красотой веяло от березки,

опустившей вдоль ствола свои плакучие ветви — словно она задумалась о чем-то

непостижимом.

И вдруг в какой-то день березки не стало. Пришел я на поле — и не сразу

понял, что сталось с ним, почему оно такое унылое и однообразное. А когда

понял, то не мог догадаться, за что обошлись с белоствольной так жестоко —

лишь корни из земли торчали порванные бульдозером. На пути тракторов чтобы

не мешалась? Чтобы пятачок земли от поля не отнимала? Нет стояла она у края

проселочной дороги, так что хоть и среди поля красовалась, но не среди

пашни, и никому, ничему не мешала.

Оказалось, хозяйство претендовало на высокую культуру земледелия. Но

проверочная комиссия, которая должна была подтвердить это, заколебалась:

мол, какая же тут культура, если торчат деревья на полях? Вот и

выкорчевали...

— И почти повсюду так. С русского поля исчезла самая поэтическая часть

пейзажа, — проговорил Иван Иванович согласно с моими мыслями. Помолчал,

добавил: — Нет, не тут экономим пашню. Лучше бы подумать, как столбы убрать,

которые шагают по пашне от села к селу, между городами, и все — напрямик

через поля, отнимая куда больше земли, чем одинокие березки. Напрямик, от

столба к столбу едут через ниву и монтеры в случае обрыва или ремонта линии.

О столбах, шагающих по пашне, Иван Иванович сказал не ради красного

словца. Они действительно основательно мешают земледельцам. И поэтому на

участках, где выполняется мелиорация, а тем более орошение планируется, Иван

Иванович, как руководитель проектной организации, решительно идет на перенос

всех линий (местных, конечно) с полей к дорогам. Расчеты показывают: затраты

на перенос несравнимо меньше тех убытков, которые приносят столбы полю,

мешая дождевальным установкам, посевным и уборочным агрегатам, оберегая у

своего подножья сорняки, семена которых потом разлетаются по всему полю.

— Выгоднее при переносе, требующем дополнительных затрат! Значит,

выгоднее вдвойне вести все новые линии вдоль дорог, а не напрямую.

— К сожалению, энергетики и связисты считают другую выгоду. Им чем

прямее, тем меньше опор ставить, меньше проводов тянуть. А что уйму земли

они отнимают — этого никто не считает.

— Пора все линии под землю спрятать.

— Тоже правильно... Кстати, про валы на осушенных землях, о которых мы

говорили, да отвлеклись. Мелкую растительность мы тоже вычесываем и сгребаем

в кучи. Часть потом сжигаем, а все остатки закапываем и заравниваем. Все это

тоже предусматривается проектом.

Признаться, такую культуру в работе мелиораторов, такую грамотную работу

мне доводилось видеть лишь в Прибалтике. И я подумал: здешний земледелец не

представляет даже, как облегчают его труд мелиораторы. Только там знают, как

сильно мешаются валы, где они есть, где они громоздятся противотанковыми

завалами, мешая пахать и сеять, убирать урожай, служат рассадником для

сорняков.

Однако когда я говорю о культуре, то имею в виду не только валы. Недавно

один агроном на Смоленщине жаловался на ученых, а заодно и на химиков: нет

гербицидов, убивающих камыш, который «так и прет» на осушенных землях, и

ничего с ним поделать нельзя. И действительно, камыш ярко зеленел на полях,

возвышаясь над всходами и угнетая их.

— Не по адресу обращается агроном, — проговорил Иван Иванович, когда я

рассказал ему об этой жалобе. — Виноваты мелиораторы. Или проектировщики —

они должны были предусмотреть все необходимые агротехнические приемы. Или

те, кто проект воплощал в натуре - плохо вычесали корневища, верхний слой не

измельчили как следует дисками. Если все правильно делается, то никакого

камыша не будет, не будет и нужды в специальных ядохимикатах.

Он имел право так говорить. На здешнем поле не увидишь ни одной

камышинки!

Вспоминаю и другой разговор, тоже на Смоленщине. Директор совхоза с

огорчением и досадой рассказывал о несбывшихся надеждах и погубленном

болоте: «Раньше на озерках хоть дичь тут разная водилась и лесочки по болоту

росли, пусть и не ахти какие добрые. Жалко было трогать, но надеялся, что

после осушения и раскорчевки травы здесь пойдут в пояс. Ничего теперь нет —

ни озерков, ни зелени, одни хвощи растут. Однако и претензий мелиораторам не

предъявишь — делалось все по проекту».

Его коллега, директор псковского совхоза, побывав на Рязанщине, сказал с

трибуны так: «Раньше, пока я сидел в своем хозяйстве, в родном районе, то

думал, что мелиорация везде одинакова — затрат много, а толку мало. Но

поездил, посмотрел — и обнаружил, к своему удивлению: есть мелиорация «по-

псковски», от которой действительно не много толку, и есть «по-рязански»,

когда все делается добротно, и можно лишь позавидовать вот бы нашему

хозяйству хоть одно такое поле, осушенное «по-рязански»!

Вот и решил я дознаться, почему в одной и той же зоне, в одинаковых

условиях так разно работают мелиораторы: у одних ошибка на ошибке (примеров

тому много), у других, как говорится, ни сучка ни задоринки — рязанцев я

имею в виду. И стремятся они не только к тому, чтобы сделать все на «хорошо»

и «отлично», чтобы каждый гектар мелиорированной земли давал максимальную

отдачу, вознаграждая за труд высокими урожаями, но и чтобы при этом не

ухудшить, а улучшить природу этого красивого, но болотистого края.

Однако, и так во всяком деле, легче разобраться в причинах плохой работы

и виноватых найти — назовут их и сами исполнители, и заказчики, потому что о

недостатках и на рабочих собраниях говорят, и в кулуарных беседах, и со

страниц газет. А когда недостатков нет, во всяком случае крупных, видимых,

то даже сами исполнители не могут сказать, в чем причины хорошей,

качественной работы. Одно отвечают: делаем как надо, вот и получается все

хорошо.

Не знал, почему у них получается, а в других местах нет, и Иван Иванович.

Он давно привык к тому, что первыми на мелиоративный объект приходят

изыскатели. Приходят, чтобы изучить природу. И участвуют в этих изысканиях

геологи и почвоведы, ихтиологи и лесоводы, топографы и гидротехники,

ботаники и химики. Все они работники института, который возглавляет Иван

Иванович.

Так вот, затраты на изучение природы (только на изучение природы!)

составляют здесь 60—70% от стоимости проектно-изыскательских работ.

Я попросил Ивана Ивановича свозить меня в одну из работающих

изыскательских партий.

— Это сложно, но... можно, — ответил Дорофеев, подумав минуту. И добавил:

— Партия — это несколько бригад. Начальника партии разыскать — невелика

проблема. Думаю, завтра разыщем. Ну, а с ним мы и какую-нибудь бригаду

найдем...

На другой день, свернув с шоссе и миновав деревню, не имевшую ни порядка,