Необыкновенные собеседники

В часы проводов, когда мы все собрались в кают-компании корабля, Чухновского не было с нами. Вся семья летчиков во главе с командиром самолета Чухновским,— второй пилот, летчик-наблюдатель н два борт-механика — ночь напролет хлопотали на палубе, крепили свой самолет на помосте, возведенном между двумя трубами ледокола. Не было с нами в кают-компании и старшего помощника капитана Павла Пономарева. Он наверху командовал погрузкой угля. Итак, были все, кроме тех, кому экспедиция «Красина» особенно обязана своей исторической славой.

Почти сорок лет дружбы связывают меня с Чухновским и Пономаревым. И как хорошо, что и по сей день они возглавляют неполную десятку красинцев, доживших до шестидесятых годов столетия! Увы, неполную десятку людей из тринадцати с половиной десятков участников экспедиции!

В 1928 году Борис Чухновский был несомненно самым прославленным человеком земного шара. А в 1962 году о Павле Акимовиче Пономареве газеты всего мира писали как о первом капитане первого в истории атомного ледокола «Ленин»...

О Чухновском я слышал еще до того, как очутился на борту ледокола «Красин». Главным образом то, что этот очень молодой человек (всего года на два старше меня) один из первых отважился летать на тогдашних плохоньких самолетах в Арктику. О его перелете вместе с летчиком Кальвицем из Ленинграда на Новую Землю рассказывали как о героическом, удивительном по тем временам перелете. И еще рассказывали, как были поражены, напуганы ненцы, увидев спускающуюся из глубины неба огромную гудящую металлическую птицу. И как не то за богов, не то за колдунов приняли они Кальвица и Чухновского, когда те вышли из нутра металлической птицы!

О Павле Пономареве я ничего не знал. Имя его было мне незнакомо. Он первый, с кем пришлось заговорить, когда по веревочному штормтрапу я взобрался на высокий борт корабля. Небольшого роста, коренастый, в фуражке, низко надвинутой на светлые живые глаза, он оглядел меня так критически и с таким сомнением, что мне сразу стало неловко.

Он показался мне удивительно нелюбезным, этот человек, известный ныне как лучший в мире арктический капитан. Должно быть, в минуту нашего первого с ним свидания я бы ни за что не поверил, что в будущем нас свяжут четыре десятка лет доброй сердечной дружбы на «ты».

Я вытащил свой мандат Комитета помощи Нобиле.

— Ах вот оно что! Ладно. Вещи пока в кают-компанию. Живей. Предупреждаю: работать придется всем. На палубе не курить.

Я перетащил свои чемоданы в кают-комианию и бросил их тт на угловой полукруглый диван, обитый зеленым бархатом.

Мог ли подозревать тогда, что именно на этом неудобном зеленом диване я проживу два месяца жизни—-два месяца, которые стоят многих обыкновенных лет!

А работать на «Красине» и впрямь пришлось.

В первый день мы на веревке поднимали по доскам, соединявшим борт ледокола с баржей, бочки и ящики. Ящики и бочки были очень тяжелыми. Доски поминутно разъезжались. Втащив груз наверх, надо было освободить веревку, ловко свернуть ее и так же ловко швырнуть вниз на баржу.

Пять или шесть человек тянули одновременно конец веревки, втаскивая груз на борт ледокола. Они работали удивительно ритмично. И когда мне удавалось полностью войти в ритм их работы, мои руки испытывали радость, которой они не знали до той поры. Первое ощущение ритма трудового процесса — одно из сильнейших, пережитых за месяцы красинского похода.

Низкий поклон боцману и старпому. Спасибо за утро 15 июня!

В девяти градусах от Северного полюса я в общей массе людей нашего корабля тащил тяжелые бревна, бочки, помогал спускать самолет с палубы корабля на лед, мыл керосином плоскости самолета, по просьбе Чухновского вместе с Южиным рисовал красные звезды на них — первые красные звезды, просверкавшие в этих широтах!

Многому научили меня дни в красинской экспедиции. Большее, чему они научили меня,—это наслаждение чувством, до той поры мне неведомым. Это чувство шестое в общеизвестном ряду человеческих чувств — чувство ритма коллективной работы. Борис Чухновский, старпом Павел Пономарев да еще боцман Кузделько и матрос палубной команды Исаичев лучше других владели этим чувством работы. Я обязан им всем прекрасной учебой, уроками, которые не забываются, как не может забыться самое главное из всего, что случается в человеческой жизни.

Спасибо учителям!

И

Чухновский еще не совершил своего бессмертного подвига. Имя его еще не гремело по миру. Мы еще даже не успели войти во льды. Прошло только несколько суток нашего плавания. Радио принесло нам весть о том, что Амундсен с двумя спутниками на самолете «Латам» вылетел разыскивать экспедицию

Нобиле. И Амундсен исчез. От него нет никаких известий. Отныне нам предстояло искать во льдах Арктики и Руала Амундсена. Все было еще впереди, весь поход. Мы еще только присматривались друг к другу. Но Чухновский уже стал любимцем всех участников экспедиции. И уже укоренилось в разговорной речи на корабле новое слово «чухновцы». Чухнов-цы — это пятеро членов авиагруппы во главе с Борисом Чухнов-ским — летнаб Алексеев, второй пилот Страубе, бортмеханики Шелагин и Федотов.

Участник экспедиции Нобиле чешский ученый Франтишек Бегоунек в своей книге о полете дирижабля «Италия» и о спасательной экспедиции «Красина» пишет о духе коллективизма красинской экспедиции. Но в первые дни нашего плавания коллектива в высоком смысле этого слова еще не существовало на «Красине».

«Красин» стоял на ремонте, и команда его была почти вся списана с корабля, когда внезапно решили отправить его в Арктику на поиски аэронавтов дирижабля «Италия». Всем судам Ленинградского порта было предложено срочно выделить из своих команд по нескольку человек для «Красина». Но кто же из капитанов легко расстанется с лучшим из своих моряков! «Красину» отдавали тех, кого списывали с легкой душой. Внутренне сплоченный коллектив на «Красине» возник далеко не сразу. Но вот с Запада до нас начали доноситься мрачные предсказания: «Зря, мол, вы, советские, пытаетесь найти в арктических льдах итальянцев, когда даже мы, цивилизованные европейцы, не в состоянии этого сделать!» Во время стоянки у берегов Дании на корабль попала газета; в ней было написано, что все участники экспедиции ледокола «Красин» обречены на гибель. И в то же время Родина возлагала на нас надежды. Родина верила, что именно «Красин» спасет затерянных во льдах аэронавтов дирижабля «Италия». На корабле рождалось сознание и ощущение общности положения и общности цели. Это усилилось, когда мы прощались с материком Европы. Золотой солнечной ночью «Красин» подошел к выходу из норвежских шхер в океан. Земля и деление суток на день и ночь были оставлены позади. В полночь желтое в блистающем ободке солнце висело над горизонтом на норде. Последние камни материка лежали у выхода в океан. Мы плыли мимо рыбачьих жилищ, выстроенных на самом краю Европы, далеко за Полярным кругом у грани бесконечной водной пустыни. На лодках рыбаки провожали наш ледокол, снимали шляпы и кричали нам вслед:

— Спасите нашего Амундсена!

С Чухновским мы стояли на верхнем мостике корабля.

— Они кричат «нашего» Амундсена, слышите? За этого «нашего» я готов кланяться им.™ И Чухновский действительно поклонился им с верхнего мостика.

Я впервые присмотрелся к нему. Вот тогда-то мне и пришло в голову, что Чухновский напоминает девушку. Его лицо так часто покрывал густой румянец, а застенчивые глаза на первый взгляд так мало свидетельствовали о замечательной воле и неподдельном мужестве этого человека, что мысль о сравнении с девушкой приходила сама собой. Он и сейчас, когда мы с ним дружны, поварчивает, вспоминая, что я не раз писал о нем, молодом: «Чухновский похож на девушку». В те годы сравнение это было верным.

Он был членом руководящей тройки всей экспедиции вместе с профессором Р. Л. Самойловичем и комиссаром П. Ю. Орасом. Но Чухновский стал первым человеком похода «Красина», знаменем экспедиции, героем ее и всеобщим любимцем. Тем не менее когда он получал у буфетчика полагавшуюся ему банку сгущенного молока, он смущался, словно получал слишком многое.