Необыкновенные собеседники

Гражданская панихида закончилась.

С середины двадцатых годов незаметно и постепенно стал меняться образ жизни молодых литераторов. Люди обзаводились квартирами,— само собой разумеется, не настоящими отдельными квартирами на современный манер, а только комнатами в коммунальных квартирах. Но все же это были уже посг тоянные жилища, требовавшие обстановки, уюта, собственного письменного стола. Все меньше времени проводили в редакциях. Если приходили, то — сдать рукопись, получить гонорар, а вовсе не просто провести время, поболтать, как бывало недавно. Все больше тянули к себе письменные столы. Имена многих из молодых уже стали известны, приобрели заслуженную популярность среди читателей.

Как-то с Семеном Гехтом пришел я к Валентину Катаеву, жившему тогда на Чистопрудном бульваре.

Разговор зашел о том, какие книги должны быть в домашней библиотеке писателя. Катаев уже мог позволить себе приобрести всего Достоевского, всего Толстого, Лескова, Чехова...

— Как это сделать? — спрашивал он.— Кто знает, где достать, например, полного Достоевского?

Московские книжные лавки были уже не те, что еще два или три года назад. Книги подорожали, да и выбора прежнего не было.

Посоветовались и решили: Катаеву лучше перевести деньги на приобретение книг в Ленинград. В Ленинграде книжные магазины богаче московских, да и книги дешевле.

Одним словом, устраивались жить «всерьез». Разумеется, прежде всего те, кто преуспел больше других, уже прочно вошел в литературу, обратил на себя внимание.

Катаеву грех было жаловаться. Успех его нарастал, и будущее писателя представлялось всем очевидным.

В эти годы знакомств с людьми, чья писательская слава была вся еще впереди, происходили встречи и с теми, кто был интересен лишь прошлым.

Вернулся из эмиграции Аркадий Бухов — до революции очень известный сатириконец, один из трех наиболее популярных русских писателей-юмористов. Два первых места равноправно делили Аркадий Аверченко и блестящая Тэффи. Аркадий Бухов занимал следующее за ними место.

Он явился этаким петербургским барином, даже не обратившим внимания на такой пустячок, как какая-то революция. Прибыл в Москву продолжать прерванную было петербургскую жизнь. В гостинице Бухов снял целую анфиладу комнат. Договорил поденно извозчика. Если Бухов предпочитал идти пешком, извозчик следовал рядом по мостовой, не отставая от барина. Извозчика Бухов стал называть по имени какого-то старого петербургского кучера — Никифор. Извозчик откликался и не протестовал: Никифор так Никифор, не все ли ему равно!

Бухов притащил ворох рассказов о теще и об увертках мужа, изменяющего жене в том духе, в котором писал рассказы до революции. Отделу юмора вечерней газеты он предложил как некое новшество «перепутанные газетные объявления» — совершенно такие же, какими промышляли до революции маленькие юмористические журнальчики.

Годы эмиграции Бухов прожил в Каунасе — тогдашней столице буржуазной Литвы, редактировал небольшую газету. Видимо, каунасские годы сказались на Бухове.

Бухову было трудно в Москве. Очень скоро пришлось отказаться от поденно работающего извозчика. Число занятых им номеров в гостинице стремительно сокращалось. От всей анфилады остался один самый дешевый номер. Затем пришлось снять комнату в обыкновенной квартире. Перепутанные объявления и рассказы о тещах кормили плохо...

Однажды в редакцию явился человек лет сорока с хрящеватым вогнутым носом, очень тонкими губами и совершенно безволосыми женскими щеками. Увидев меня, просиял, без слов патетически раскрыл мне свои объятья. Я не поверил своим глазам. Вадим Баян!

В сборнике портретов, рисунков и плакатов, рисованных Маяковским, можно увидеть портрет поэта Вадима Баяна, сделанный в 1913 году.

Настоящие имя и фамилия этого человека Владимир Иванович Сидоров.

Не то в 1912, не то в 1913 году издательство «Вольф» в Петербурге выпустило его книжку стихов с тремя предисловиями — Иеронима Ясинского, Федора Сологуба и Игоря Северянина. Северянин писал о стихах Вадима Баяна: «Эти стихи напоминают мне прыжки на луне». Как это понимать, не знаю. Но, видимо, Северянин к Баяну благоволил. Возможно, что какое-то время благоволил к нему и Маяковский. По крайней мере, надпись на портрете Баяна, писанном Маяковским и подаренном им когда-то Баяну, гласит:

«Владимиру Ивановичу в знак истинного расположения».

В альбоме Маяковского, изданном Государственным издательством изобразительных искусств, портрет Вадима Баяна воспроизведен вместе с дарственной надписью Маяковского.

С Вадимом Баяном — Владимиром Ивановичем Сидоровым — я познакомился в 1917 году в городе Александровске, нынешнем Запорожье.

Сидоров был в нашем городе крупным домовладельцем и самым известным из городских поэтов! Как-никак выпустил книгу стихов в Петербурге, выступал вместе с Северяниным и Маяковским, знаком с самим Сологубом и другими знаменитыми писателями России!

Но, пожалуй, самым интригующим было то, что Сидоров — Баян — футурист. Поэты в нашем городе были, но поэт-футурист был один — Вадим Баян. Во всем городе только он носил черную широкополую шляпу. И когда он шел по улице, за его спиной перешептывались:

— Идет футурист. Живой!

У Сидорова дома бывал и я, в те времена еще гимназист. И каюсь, пышно изданная книга стихов Вадима Баяна с предисловиями трех знаменитых писателей, лежавшая в огромной гостиной на отдельном столике, как молитвенник, внушала мне, гимназисту, почтение.

Баян не был женат, жил в собственном доме в очень большой квартире с сестрой Марией Ивановной, вдовой художника Калмыкова.

Расстались мы с Вадимом Баяном в Александровске в 1919 году. И вот восемь лет спустя он разыскал меня в редакции московской газеты.

Работал он, по его словам, «в самодеятельности» в каких-то клубах, писал тексты песенок и все ждал воскрешения футуризма. Он твердо верил, что Игорь Северянин «воскреснет в советской литературе», а тогда вспомнят и о Вадиме Баяне!

Баян звал к себе в гости: «Выпьем, закусим, будем читать стихи». Я не пошел к Баяну. Года два после этой встречи не видел его и ничего не слышал о нем.

И вдруг... В один из июльских дней 1929 года раскрываю номер «Литературной газеты» и читаю письмо Вадима Баяна Владимиру Маяковскому и рядом — ответ Маяковского.

Вот уж поистине выкинул штуку Вадим Баян. Потешил Москву.

Баян напоминал Маяковскому о том, что когда-то выступал с ним и с Северяниным вместе в первом турне футуристов. Напоминал о своей книге «Лирический поток», а главное, о своем «неоднократно цитированном критиками шуточном двустишии» :

Вадим Баян От счастья пьян.

А так как все это Маяковский не помнить не может, то чем он объяснит, что в его пьесе «Клоп» появляется поэт Баян, «который в обществе мещан импровизирует двустишие:

Олег Баян От счастья пьян?»

«Наличие слишком откровенных параллелей и других «признаков», адресованных к моей биографии, позволяет надеяться на столь же откровенный ответ»,— писал Баян Маяковскому.

Ответ Маяковского известен. Он напечатан во всех его собраниях сочинений.

«Вадим Баян!

Сочувствую вашему горю.

Огорчен сам.

О чванстве не может быть и речи.

Объясняю:

«Каждый персонаж пьесы чем-нибудь на кого-нибудь обязан быть похожим. Возражать надо только на несоответствие. На похожесть обижаться не следует...»

Ответ был уничтожающим.

И надо же! Через несколько дней встречаю Вадима Баяна — гордого, с высоко поднятой головой и сияющими глазами. Обрадовался, увидев меня, подбежал:

— Ну что я вам говорил? Говорил, что обо мне еще вспомнят? И вспомнили же!

В этот момент он казался самым счастливым человеком в Москве. В сущности, он добился цели: только затем и писал анекдотическое письмо, чтобы вспомнили о поэте Вадиме Баяне! Все равно как. Лишь бы вспомнили.

Прощаясь со мной, в гости больше не приглашал. С оттенком явного превосходства, как человек, добившийся своего, сказал: