А. Блок. Его предшественники и современники

буржуазная жизнь рисуется так:

Что сделали из берега морского

Гуляющие модницы и франты?

Наставили столов, дымят, жуют,

Пьют лимонад Потом бредут по пляжу,

Угрюмо хохоча и заражая

Соленый воздух сплетнями…

Далее в этой же строфе белого повествовательного стиха рисуется купание:

И, дряблость мускулов и грудей обнажив,

Они, визжа, влезают в воду. Шарят

Неловкими ногами дно. Кричат,

Стараясь показать, что веселятся.

(«В северном море», 1907)

Изображаемое здесь — само по себе гротеск. Контраст с высокими

началами жизни не обостряется особо, но возникает тоже как бы сам собой.

Непосредственно в стихотворении он возникает из картины жизни моря и

морского дела, всегда высоких, по Блоку, самих по себе, всегда приобщающих к

«вечным» законам человеческого существования.

В построении же всего цикла подобный сам по себе гротеск

противостоит — опять-таки «сам по себе», без особых нажимов — столь же

ясному и непреложному проявлению высоких начал в жизни социальных низов.

Вот описание смерти разбившегося жокея из стихотворения «О смерти» (1907):

Ударился затылком о родную,

Весеннюю, приветливую землю,

И в этот миг — в мозгу прошли все мысли,

Единственные нужные. Прошли —

И умерли. И умерли глаза.

Жокей здесь — фигура из трагедии, он умирает, как бы реализуя своей смертью

самый общий принцип жизни, ее «вечное» стремление и напряжение («Так

хорошо и вольно умереть. Всю жизнь скакал…»). Далее в стихотворении так же

внезапно и просто умирает рабочий. Такого рода «бытовые зарисовки»

обобщаются в высоких, «единственно нужных» мыслях лирического «я» в

финале стихотворения:

… Такой любви

И ненависти люди не выносят,

Какую я в себе ношу.

Получается в итоге столь же органическое взаимопроникновение социальности

и поэзии (притом поэзия тут, разумеется, не только в «природности», но и

прежде всего в «высоком строе» мыслей, сочетающихся с жизненно правдивой

обстановкой), как и в «Заклятии огнем и мраком». Осуществлено оно, однако,

совсем иным способом. Конкретная изобразительность в «Вольных мыслях» —

не «прием» и даже не «тема», она — само содержание, ибо без нее, без ее

простоты и правды были бы невозможны «высокие мысли». Если не бояться

слов, то «Вольные мысли» представляют собой стихотворные очерки, в которых

большая поэзия возникает там, где жизненная конкретность органически

взаимодействует с философской обобщенностью.

«Рассказ в стихах» (или в данном случае очерк, повесть), таким образом,

становится в «Вольных мыслях» необыкновенно углубленным, философски

содержательным. Жизненный материал в своей поразительной, несколько даже

неожиданной для Блока достоверности все время изнутри освещен высокой

социальной и лирической мыслью. Это необыкновенно увеличивает вес в

стихотворном повествовании рассказчика, философствующего очеркиста, того

лирического «я», чьими глазами увиден богатый подробностями жизненный

материал. И поскольку для Блока в этот период столь существенна социальная

активность, сам очеркист в конечном счете должен выступить как действующее

лицо, как активный персонаж. Логика композиции цикла и состоит в том, что

рассказчик все больше и больше переходит от роли наблюдателя к роли

действующего лица. Глубокая противоречивость блоковской идейной позиции

проявляется здесь в том, что по мере активизации лирического «я» падает,

сужается философская значительность всего цикла в целом. Это значит, что

корни противоречивости вообще скрыты именно в лирическом «я».

Рассказчик — блоковский «бродяга», рассословленный человек, и потому

«вольны» его мысли. Он сам выше всего там, где наблюдает социальные низы,

его «вольные мысли» именно там же, вместе с тем, больше всего «поэзия».

Поэтична, исполнена жизненной правды, хотя отнюдь не прикрашена, сама

жизнь социальных низов («О смерти»), поэтичен сам рассказчик, поскольку он

своими «вольными мыслями» приобщается к ней. В чем-то падает его

поэтичность, когда он наблюдает дачную жизнь социальных верхов («Над

озером», «В северном море»). Не в том дело, насколько неоправданна его

ненависть к социальным верхам — она в высшей степени оправданна, — суть в

том, что у него самого в этой ненависти позитивной опорой больше всего

оказывается природа. В нем проступают черты «анархиста». Его позиция —

бунт против мещанства. Такая социальная активность оказывается

сомнительной, она обедняет и изображаемое, и рассказчика. Наконец, в финале

(«В дюнах») рассказчик выступает в позитивном жизненно-поэтическом

качестве: бескрылой любви мещан («Над озером»), над которой издевался

«бродяга», противопоставляется соответствующая поэзии природы любовь

самого «бродяги». Тут самое слабое место и рассказчика, и автора.

Изображается «естественная» любовь двух «бродяг»:

Пришла Скрестила свой звериный взгляд

С моим звериным взглядом

В те годы среди русской читающей публики был необыкновенно популярен

Гамсун. В изображении этой «северной», «звериной» любви у Блока есть нечто

от Гамсуна, но, пожалуй, еще больше от модернистского литературного

ширпотреба127.

127 Младший современник Блока Д. Мирский позднее утверждал, что во

втором томе Блока «интригующая непонятность, пряная красивость…

отсутствие каких бы то ни было норм, полное “все позволено” приближают

поэта к “русской вульгарно-буржуазной поэзии” или даже делают его “вполне

буржуазным писателем”» (О прозе Александра Блока — В кн.: Блок Александр.

Собр. соч., Л., 1936, т. 8, с. 16) Подобная характеристика одностороння и

Объективно такая модернистская «звериность» находится в непримиримом,

глухом противоречии с теми картинами современной жизни, исполненными

высокой поэзии и острой социальности, которые выступают в других вещах

цикла «Вольные мысли». Именно потому, что обобщенность в этом цикле

входит в сам идейный замысел, — становится особенно ясно, что у Блока

отсутствует обобщающая идейная связь, основа в разных гранях, направлениях

его поисков. Ясно, что такой основой у него не могут быть, скажем,

«синтетические» идеи Вяч. Иванова. Но у него отсутствует и иной

основополагающий идейный принцип. Поэтому обнаруживается столь же

глухая противоречивость и в более широком смысле. Цикл, где обретена

органическая внутренняя связь обобщающего лиризма и конкретной жизненной

изобразительности («Вольные мысли»), столь же глухо противостоит циклу, где

найдена внутренняя связь между лирическим характером и поэтически понятой

социальностью («Заклятие огнем и мраком»). Нет внутренних связей между

этими циклами. Поэтому в «Вольных мыслях» отсутствует обобщенный

лирический характер, в «Заклятии огнем и мраком» лирический характер, в

общем, лишен конкретной изобразительности. Все упирается в отсутствие

объединяющего, основополагающего идейного принципа. Найдены

высокосодержательные поэтические переходы внутри циклов, но нет подлинно

содержательных переходов между циклами. Это и есть тот тип противоречия,

который можно было бы назвать «дурной бесконечностью». В книге «Земля в

снегу» Блок находит внешний композиционный выход из такого противоречия:

он рассыпает по разным отделам цикл «Заклятие огнем и мраком», как бы

нейтрализуя уже сложившийся лирический характер, и завершает весь сборник

циклом «Снежная маска», тем самым как бы предлагая переходную творческую

идею всепроникающей стихийности в качестве обобщающего итога.

Получается так, что сборник «Земля в снегу» обнаруживает в творчестве Блока

большие, непреходящие художественные достижения, и в то же время в нем