Свет с Востока

Вот они, знакомые песчаные пляжики, где так славно прижарива­ет неутомимое солнце, а в студеной воде мгновенно освежается горя­щее тело. И — предвечерья, питающие мысль, предвечерья — спа­дающий жар неприметно отходящего ко сну долгого летнего дня — тени, заволакивающие полевые тропы. Вспомнился Иван Бунин:

...Срок настанет — Господь сына блудного спросит: «Был ли счастлив ты в жизни земной?» И забуду я все — вспомню только вот эти Полевые пути меж колосьев и трав — И от сладостных слез не успею ответить, К милосердным коленям припав.

Славяногорские предвечерья.

Можно видеть в них образ предвечерья моей жизни, и хотя по времени ему пора уже быть — не надо, ведь столь многое пока не еде­

264

Книга третья: В ПОИСКАХ ИСТИНЫ

лано, замыслы ждут претворения, свершенное— обнародования. Именно в пору тускнеющего солнца житейских лет нисходит в челове­ческую душу то золотое чувство меры, та единственная мудрость, ко­торая пронизывает суждения человека о себе и окружающем его мире чистым, истинным светом.

ОРОКСОЛОГИЯ

Когда меня спрашивают, что такое «ориенталистика» — востоко­ведение — и чем она отличается от других наук, мне часто вспомина­ется моя встреча с профессором Маруашвили перед защитой моей докторской диссертации. Накануне дня заседания Ученого совета в столице находились лишь два моих оппонента — питомец Сорбонны, который учился у самого Феррана, а теперь доктор Юрий Николаевич Завадский из Москвы и член-корреспондент Академии наук Нина Викторовна Пигулевская из Ленинграда. Третий оппонент, из Тбили­си, все еще не появлялся. Я нервно ходил по канцелярии института, поглядывая на окно, за которым смеркалось.

Внезапно открылась дверь и вошел худощавый, подтянутый по­жилой человек.

— Профессор Маруашвили? — бросился я к нему.

— Да. Вы — диссертант? Очень рад. — Он крепко пожал мне ру­ку. — Волнуетесь?

— Я боялся, что вы не приедете. Путь из Тбилиси велик, и по­том — вдруг обстоятельства...

— Но я же дал слово грузина, что приеду! — сказал профессор Маруашвили, смеясь. — Разве можно его нарушать? — Он удобно уселся в кресло, достал из кармана пачку сигарет и протянул мне:

— Что написано?

Я наклонился и прочитал по-грузински: «Даиси». Леван Иосифо­вич — так звали профессора — серьезно посмотрел на меня и заметил:

— Диссертация у вас хорошая; но только сейчас я убедился, что вы — востоковед.

У этой шутки был глубокий смысл.

Ороксология

265

* * *

Учебная программа университета не может и не ставит своей це­лью подготовить ученого. Почему не может? Потому что для осуще­ствления столь великой задачи пятилетний срок слишком ничтожен: ученый должен учиться всю свою жизнь. Почему, хотя бы в отноше­нии избранных единиц, программа не ставит своею целью образо­вать ученых? Потому что — не говоря уже о том, что государство не может позволить себе иметь корпус «вечных студентов» — учить на ученого невозможно, он образует себя сам, трудясь в лаборатории жизни и никогда не ставя себе конечного рубежа. Он не ищет специ­альной темы своих занятий, работа над которой даст начало его мед­лительному, неровному, но необратимому творческому созреванию; такая тема сама находит его, годами носящего в себе интерес ко все­му, что лежит за горизонтами программы, мечтающего о совершен­стве, готового ради этого отказаться от многих легких и скоротечных радостей. Он не предается томительным размышлениям о том, стоит ли ему читать того или другого восточного автора, а решает, что к восточным авторам в своем активе он должен прибавить и антич­ных, оказавших столь значительное влияние на культуру Востока, — не говоря уже о Шекспире и Данте, Монтене и Лессинге, Кальдероне и Толстом. Наконец, он не задумывается над тем, какой язык «учить», чтобы «сдать минимум»: ему всегда, до конца его дней, ну­жен максимум, нужны языки и языки... Можно, конечно, и не всту­пать на этот путь, полный вечного напряжения, требующий жертв; никто не осудит человека, пожелавшего предпочесть учебную про­грамму научной, рассматривающего свои университетские знания и навыки не как фундамент, а как готовое здание, в котором можно благополучно жить. Но такие люди навсегда остаются более или ме­нее искусными ремесленниками, тогда как учеными становятся лишь художники науки.

Для чего же специалисту в определенной, пусть даже более или менее широкой области требуются «языки и языки», их удовлетвори­тельное знание? Ученый-негуманитар ответит: «Так интересно же, ведь каждый язык — это целый мир». Филолог добавит к этому по крайней мере четыре обстоятельства. Первое — все познается в сравнении. С тех давних пор, когда человеческие племена стали общаться друг с другом через оружие или на мирной ниве обмена грубыми либо утон­ченными ценностями, питающими тело и дух— «Krieg, Handel und

266

Книга третья: В ПОИСКАХ ИСТИНЫ

Piraterie dreieinig sind, sie nicht zu trennen»,1 говорится в «Фаусте», — языки стали взаимопроникать, каждый из них подвергался влияниям и, в меру прогрессивности отраженных в нем явлений, влиял сам. Те­перь, на исходе второго тысячелетия новой эры, уже имеется доста­точно материала, чтобы оценить всемирный ряд языков, прошедших сквозь эволюционное созревание и революционные взрывы, — или, по крайней мере, значительную часть этого ряда — и критически про­верить картину данного языка картиной других, уберегая его в нашем представлении от гордыни или уничижения, проясняя его истинное лицо. Второе обстоятельство: если, допустим, сравнить арабский и грузинский языки (как ряд и других пар), то это дает представление о среде, в которую попали арабы при завоевании Кайказа. Какая из куль­тур была выше? Было ли изменение исторических судеб данной страны прогрессивным явлением или, наоборот, оно отбросило ее на столетия назад? Третье: ассоциации. «Постойте, постойте, да ведь сходная грам­матическая конструкция, сходный литературный сюжет есть в другом языке, именно в...» И не важно, что там это оформлено по-другому, ведь содержание то же! Ученый, помнящий о том, что человек един, неустанно ищущий параллелей в «неспециальных» для него сферах, часто находящий их там, где меньше всего ожидал найти, обогащает свое исследование, он делает его полнокровным и вечно свежим, бу­дящим новые и новые мысли, он делает его поучительным. Наконец, четвертое: все взаимосвязано, в частности— все культуры Востока зримыми или пока не совсем проясненными нитями связаны между собой. Они влияли друг на друга, и это позволяет расшифровывать элементы одной культуры при помощи элементов другой. Но для выполнения столь ответственной задачи ориенталисту необходимо иметь удовлетворительное представление о разных языках Азии, Аф­рики и Океании.

* * *

Особую роль играет языкознание в восстановлении исторической истины, ибо в отличии от исторических хроник язык невозможно фальсифицировать: любой автор в первую очередь — человек, кото­рый имеет определенное мировоззрение, отражающее систему пред­ставлений своего времени, он может выдавать свои убеждения за фак-

«Война, торговля и пиратство триедины, их не разделить» (нем.).

Ороксология

267

ты. Кроме того, летопись неизбежно интерпретируется нами исходя из сегодняшнего дня. В результате историческая истина всегда очень относительна. Ее большей объективности способствует филология. Слова, грамматика существуют по своим собственным законам. Влия­ние на них индивидуальной человеческой воли минимально.

Вместе с тем необходимо помнить, что язык также является соз­данием человека: язык, как и сам человек, не рационален в своей осно­ве и развитии, поэтому к нему не применимы критерии научной стро­гости, которые используются в естественных науках. Дешифровка всегда идет на ощупь, результаты этимологии всегда относительны. Почему существуют различные языки? Как соотносятся понятие и звучание, мысль и символ? Наконец, что есть «слово»? Язык глубоко загадочен: мы не имеем определенных ответов ни на один из основных вопросов языкознания.