Свет с Востока

Языки, филология всегда были моей страстью, моим окном в мир. Впервые с серьезным языкознанием я столкнулся только на студенче­ской скамье. Помню, как стоял в набитой битком второй аудитории филологического факультета на лекции академика Марра в 1934 году; я с воодушевлением слушал ... и ничего не понял. Яфетическая тео­рия, которую создал Марр, пыталась установить связь между грамма­тическим строем языков и эволюцией человеческого мышления; со временем она стала марксистской догмой, которая затем была отверг­нута на идеологических основаниях, ей так никогда и не была дана продуманная научная оценка.

Помню наши нескончаемые споры с моим другом и содельцем Левой Гумилевым о смысле истории, о том, почему народы появляют­ся и пропадают. Лева никогда не любил филологии, отдавая предпоч­тение историческим источникам. Я всегда относился к его выводам с некоторой осторожностью — они представлялись мне более религи­озно-философскими, чем, строго говоря, научными, даже принимая во внимание условность гуманитарного знания.

Наконец, вспоминаются мои собственные востоковедные штудии: университет, а потом в тюрьмах и лагерях — встречи с людьми разных национальностей, изучение языков не в их хрестоматийной, а живой форме, и, конечно, работа над рукописями Ахмада ибн Маджида: пе­рекрестный анализ на основе примерно двадцати различных языков, как восточных, так и западных, позволил прочитать и прокомменти­ровать тексты, которые считались не подлежащими дешифровке. В процессе этой работы мне зачастую приходилось отходить от пред­

268

Книга третья: В ПОИСКАХ ИСТИНЫ

ставлений, сложившихся в традиционном языкознании, индоевропеи­стике: отношения между языками гораздо более сложны, и то, что представляется логичным исходя из— по мировым масштабам — сравнительно небольшой группы европейских языков, не является универсальным. Восточные языки попирают многие устоявшиеся схемы, в первую очередь, филологические, а затем и исторические.

В 80-е годы я наконец смог сосредоточить мое внимание на «ороксологии» — восточно-западной филологии, то есть посмотреть на запад через глаза востока, поставив под сомнение ставшие привыч­ными европоцентристские трактовки, и в первую очередь, в отноше­нии истории России. Является Россия западом или востоком? — пред­мет вековечных споров между славянофилами и западниками. Широ­ко известны исторические источники по истории России, но что ска­жет сам русский язык как бесстрастный свидетель и участник истории?

Русский язык не оказал существенного влияния на другие языки мира, но он привлекает пристальное внимание филологии как поле, на котором сошлись и причудливо развились влияния самых различных восточных и западных языков. Россия — самая обширная в мире и самая многосторонняя область сочетаний и взаимодействий востока и запада.

Для русской речи наиболее ранними словообразующими пласта­ми являются два восточных: тюркский и иранский. Традиционное языкознание рассматривает тюркское влияние как явление в значи­тельной степени позднее — уже в момент татаро-монгольского ига, а иранское — как исключительно раннее, относящееся к индоевропей­скому прародителю — «субстрату», как и другие европейские языки. Однако мой анализ словаря русского языка привел меня к противопо­ложным выводам.

Влияние первого — тюркского — не следует всецело относить ко времени татарского нашествия, тогда оно могло иметь место лишь в исключительных случаях, ибо постоянному заимствованию мешало религиозное противостояние; в противоположность этому духовное состояние дохристианской Руси открывало широкий простор для тюрко-русского общения. Что касается иранского пласта, то именно его воздействие на русский язык (иногда через посредство армянского и тюркских языков) и есть то, что принято обозначать расплывчатым и неточным термином «индоевропейское», и оно происходило гораздо позже, чем принято считать. Это приводит к определенным историче­ским выводам.

Ороксология

269

Приведу лишь несколько интересных и разнородных случаев ус­воения и переработки русским языком восточных— в основном иранских (персидских) и тюркских — слов, как из области общих по­нятий, так и из сферы имен собственных и географических названий.

Единичные слова индийского происхождения: «Путь» — патх. «Весна» — вассанд. «Огонь» — агни.

«Вода». В персидском языке от слова аб (вода) произошли слова абан— жизнь, абад— крупное поселение, город. Грузинское цхали (цкали — вода) образовало цховреба — «жизнь», цхалоба — «милость», моцхаде— милосердный... Хеттское ватар— вода: ва— это влага, расплывчатая поверхность, образ пьющих губ. Тар связано с глаголом «дарить, давать» — персидское дадан, армянское тур, арабское 'ama. Построение слова «вода» в виде ватар отразилось в арабском матар («дождь»). Итак, «влагу дающее верховное существо» — именно это спрятано в обозначении ватар, и вот откуда возникло русское «дождь»: нетрудно увидеть здесь древнеславянское «даждь», т. е. «дай» («хлеб наш насущный даждь нам днесь»). «Дождь — это моление о воде, для орошения посевов, для поения скота, для жизни молящего и близких его».

«Бог» — персидское Фух— у арабского географа Якута (1179-1229) — Баг — «Идол». С этим персидским словом, восходящим к древневосточным Бэл, Бал, Ваал, Ваагн — обозначениями верховного существа, в основе которых лежит корень бэл— «большое, вели­кое» — связаны названия Багдада и Мекки. Древнее название Мек­ки — Бекка (Бакка) — разгадывается как персидкое баг-гах «Божье место». Вавилонско-семитское обозначение бэл, которое лежит в осно­ве слов Бог и Аллах, имеет общее согласное с тюркским бир — «один». Древневосточное бэл присутствует также в некоторых тюркских на­именованиях, таких как Балканы («Божье место») и Валдай («Божья гора»).

Бог — единственен. Такое свойство обозначается имеющим «уз­кую произносительную основу звуком единичности д/т». Этот звук предварен придыханием, которое в ходе своего международного раз­вития переходит в г (как это происходит в татарском языке с глубоким гортанным 'айн). Таким образом, за иранским худа — (Бог) возникают

270

Книга третья: В ПОИСКАХ ИСТИНЫ

скандинавское Один, германское GottIGod (сравнить арабское аХад — «один», иранское йак, армянское ме-К с тем же значением, что русское «один»).

Бог — небожитель: от семитского саба' — «семь» (небес) — воз­никает греческий Зевс (латышское Tevs, римский Deus, позднероман-ский Dieu).

Бог-даритель: армянское Астуадз (хате твауз) — «хлеб дающий». Развитие на русской почве: «богатый», «убогий», «богадельня» и

т. д.

Богатырь — персидское багадур (герой). Боярин — персидское баг яр (друг божий).

Кудесник — персидское худа (Бог). Словом «кудесник» обознача­лось лицо, общающееся от имени людей с Богом и передающее им его волю. Это делает слово «кудесник» равнозначным слову «волхв». Можно считать, что именно с персидским словом худа связано араб­ское аль-кудс— Иерусалим (буквально — «святость»). От персидского ху-дай — «богописец» и «чудо» произошло и русское «художник».

Заслуживает внимание столь выразительный случай схождения, как арабское раха (покой) и русское «рай», арабское Ад (название грешного племени, истребленного Богом) и русское «Ад».

Тесным общением земледельческого поля и кочевой степи объяс­няется то обстоятельство, что даже до последнего десятилетия X века, в то время, когда в Аравии и Персии окончательно утвердился ислам, а в Европе христианство, на Руси, как и во многих тюркских областях, все еще было распространено птицепоклонство. У тюрок его следы сохранились, к примеру, в обозначении «казах», происшедшем от каз — гусь — эта птица была покровительницей определенных коче­вых родов. Лебедь считался покровителем таких же родов на Алтае — с этим связано русское понятие «лебединец», обозначавших жителей этого края. Что касается Руси, то имя Бога Перуна, сброшенного в Днепр при введении христианства, говорит само за себя. Красноречи­вым свидетельством являются и современные фамилии: Воронин, Журавлев, Синицын и т. д. Однако нет Страусовых, Колибриных, даже Индюковых — соответствующие птицы в русских землях отсутствова­ли. В языческое время русский язык имел слово «куш» — тюркское обозначение понятия «птицы», иногда оно естественно могло звучать как «кус» (ввиду смежности звуков Ш и С: сравнить «шнурок» и «сну-рок», «мышь» и «мысь» (белка). После принятия христианства тюрк­ское куш было вытеснено новым понятием «птица» от греческого пте­