Свет с Востока

Россия в основе своей является органичной частью «восточного» мира, которая тем не менее восприняла западную цивилизацию. В этом состоит основная дилемма ее развития, а в объединении востока и запада — ее историческая миссия.

278

Книга третья: В ПОИСКАХ ИСТИНЫ

ИЛЛЮЗИИ ИЛИ НАДЕЖДЫ?

Милый Василий Иванович, сколько добра и света на ваших вече­рах... Мы приходим обычно по воскресениям, к шести вечера. В мага­зинах почти ничего нет, так что наши женщины пекут все сами — и как вкусно!

Открывается дверь— на пороге сам хозяин дома, радушная улыбка тонет в его густой, слегка тронутой сединой бороде: «Проходи­те, проходите, заждались вас — уже почти все в сборе». Из комнат и кухни слышны разгоряченные голоса, играет музыка — романсы, не­превзойденная Галина Карева. Мы ставим кресла рядами — вначале лекция. Среди гостей в основном интеллигенция, ученые, профессора университета. Мы читаем друг другу лекции: кто по истории науки, кто по философии, кто рассказывает о своих диковинных приключе­ниях в «далекой Польше» — советских людей только что стали отпус­кать за рубеж. В газетах можно все больше прочитать между строк; появились новые слова — «перестройка», «гласность» — но новые ли понятия? Сколько еще сможет существовать эта держава, построенная на зле? Так хочется верить в торжество справедливости, в то, что на­станет время, когда можно будет высказывать свое мнение не опасаясь окружающих, в то, что невиновные не будут страдать, никто не будет страдать...

Сегодня моя очередь выступать. В отличие от моих собеседников, в глубине души я весьма аполитичен, меня гораздо больше интересуют наука и искусство, то, что переживет века и сиюминутные страсти, что существует вне времени, хотя и подвержено его суду.

Во все эпохи человеческий дух был подвержен ограничениям, но он всегда находил выход. Так, в средневековье, с его жесткими религи­озными устоями, чувственная любовь была запрещена, и поэты гово­рили о любви к Богу, имея в виду возлюбленную или возлюбленного. В основе своей и библейская Песнь Песней, которая в средневековье понималась как религиозный гимн, и мусульманская суфийская по­эзия глубоко чувственны, даже эротичны. Сегодня я буду читать свои переводы из Мира Бай, индийской поэтессы XVI века, ее любовные гимны, посвященные богу Кришне1. Интересно, кто был его земным воплощением?

Иллюзии или надежды?

279

И день и ночь раскрыты веки: Гляжу туда, где Смутный Он, Его блаженный лик навеки В моей душе запечатлен.

Стою. В дворце умолкли звуки. Покорно жду его шагов. Его возлюбленные руки Моей судьбе гнездо и кров.

Он мне единственный целитель, Кем сохранится жизнь моя. Мне Нагар — полный повелитель. Мир говорит: безумна я.

Я к Нагару иду в любовной дрожи — Ведь красотой он покорил меня. В полуночь я всхожу к нему на ложе И возвращаюсь на восходе дня.

* * *

В глазах у меня поселен смуглолицый Шьям, Как будто их свет, как будто бы их слеза. Прекрасный, как лотос, мной воцарен он там, И даже на миг боюсь я закрыть глаза.

Я в сердце своем поселила его, любя, Увидеть Мурари могу я во всякий час. Роскошно и пряно украсила я себя. И ложе свое приготовила я для нас.

* * *

Ты, царь, пытался отравить меня. Но встала я из пепла жизни всплеском. Так золото выходит из огня, Двенадцать солнц напоминая блеском.

молочный брат Кришны; Рана — царь из семьи Бходж Раджа, мужа Мирабай; Брадж — область в Северной Индии; Вриндаван— священный лес; Джамна — река в Индии; койла — певчая кукушка, маскара — благовоние; Драупади — жена пяти братьев Пан-дава (см. в «Махабхарате») (когда в отсутствие мужа Духшасан, брат Дурйодхана, пытал­ся ее публично раздеть, Кришна по просьбе Драупади сделал ткань ее сари бесконечной); чови — душистая паста; аргадж — благовоние.

280

Книга третья: В ПОИСКАХ ИСТИНЫ

Я отшвырнула так, что не найти, Престиж семьи и страх пред чьим-то мненьем. Так и ручей кипящий с нетерпеньем Швыряет все, что на его пути.

* * *

О, Рана-царь, ты устыдись неслышно: Бессильна я — и я душой больна. Пронзила сердце мне стрела от Кришны, Рассудок мой похитила она.

Служу я тем, кто смял свою гордыню, Я прах у их лотосоликих ног. Мой властелин признал во мне рабыню И ввел меня служанкой в свой чертог.

* * *

Звенят бубенцы на ногах, я танцую. Волнуется кровь. «Безумна она», — по селеньям разносится весть. «Она запятнала, — разгневанно шепчет свекровь, — Старинного нашего дома семейную честь».

Мне послан был яд от царя. Но, не зная тревог, Отравленный кубок не я ль осушила до дна? Что Мире бояться? У Хари сияющих ног И тело, и душу назначила в жертву она.

* * *

Не знаю, друг, как сходятся сердца, С владыкою моим как повидаться мне. Возлюбленный пришел — и вышел из дворца, Когда, бедняжка, я простерлась в тяжком сне.

Сорву шелка, чтоб шерсть меня одела, Косматой стану, разломлю браслеты, Не умащу отверженного тела И жизнь приму, какой живут аскеты...

Иллюзии или надежды?

281

* * *

Зачем вражда в тебе заговорила, Что за вину перед тобой несу, О Рана — куст колючего карила Среди деревьев в девственном лесу!

Я бросила дворцы, хожу без свиты, Я не живу в твоей столице, Рана! И знак на лбу, и маскара забыты, И на моей одежде цвет шафрана.

* * з^-Вернись, о сердце, к вечной Джамны непозабытым берегам, Светла вода у Джамны, сердце, и освежает, как бальзам. Сопровождаемый Бальбиром, там Кришна флейтой будит лог, Там желтый шарф его увидишь у всех пастушеских дорог.

На нем венок с пером павлина, и, как морские жемчуга, В его ушах горят алмазы, как солнце — каждая серьга. Для Миры повелитель — Нагар, ему ее подвластен мир. Ему товарищ в чистых играх — блаженный брат его Бальбир.

* * *

Как жаждут, Шьям, тебя мои глаза! Весь день, застыв, следила я дорогу, И день прошел, оставив мне тревогу, Гора печали пала на глаза.

Поет на ветви койла. Внемлет мир. От этой песни стонет голова. Он извергает грубые слова И надо мной смеется, этот мир.

* * *

Хари! Ты беды отводишь в опасности час. Слуги твои не тобой ли спасаемы, Хари? Стыд Драупади не ты ль от бесчестия спас, Ткань продлевая ее непорочного сари?

282

Книга третья: В ПОИСКАХ ИСТИНЫ

Львом предстаешь, своего защищая жреца. Ты из пучины возносишь на небо слона. Скорби, Гирдхар, от меня отведи до конца! Мира тебя умоляет, смятенья полна.

х- * *

Века и века я следила дорогу бессонно, И вот он, любимый, у дома стоит моего. Вчера одинока, ласкаюсь я с ним упоенно. Я, ради молитв запечатав блаженное лоно, Бесценные геммы свои сберегла для него.

О, сколько ушло неотступных и жарких молений! Мне знаменье нынче любовь посылает свое: Мой тайный любимый пришел для утех и томлений! От счастья прекрасным становится тело мое.

Нас два океана: один — океан сладострастья, Прикованы очи к нему и любви не унять. Другая — смотри — океан долгожданного счастья, Я друга такого сумею достойно принять.

Из Хари в Хари льется жизнь — ведь обошел он семь земель, И обойти три мира вмиг под силу трем его шагам. Мой повелитель — вечен он, как вечен страсти нашей хмель. Любовью жизнь мою продлю, припав, как тень, к его ногам...

Василий Иванович поднимает тост— за свободу и за любовь... Он гораздо моложе меня — родился в Тайшете, в восточной Сибири, там же, где я отбывал мой последний срок и где родился мой старший сын. Василий Иванович — способный математик, он также глубоко интересуется религией — за это ему пришлось провести несколько лет в психиатрической лечебнице. Заколотый психотропными средствами, которые должны были его вылечить от «вялотекущей шизофрении» или другого политически опасного заболевания, он еле мог передви­гаться. Его выходила Марина Павловна— его супруга, хрупкая, но бесконечно сильная женщина.

Профессор-астрофизик Горбатский, частый гость наших вечеров, с жаром рассказывает о грядущих изменениях в Академии наук. Все это изрядно напоминает 60-е, но, может быть, в этот раз реформы и не захлебнутся. Таково уж свойство человека — пока жив, он всегда наде­