Свет с Востока

«Вступление на престол государя Николая Павловича подает мне радостную надежду. Может быть, его величеству угодно будет переме­нить мою судьбу [...]. Я [...] не намерен безумно противоречить об­щепринятому порядку и необходимости» (Пушкин— В.А.Жуков­скому 7 марта 1826 года).

«Я, нижеподписавшийся, обязуюсь впредь ни к каким тайным обществам, под каким бы они именем ни существовали, не принадле­жать; свидетельствую при сем, что я ни к какому тайному обществу не принадлежал и не принадлежу и никогда не знал о них. 10-го класса Александр Пушкин, 11 мая 1826 г.»

«Бунт и революция мне никогда не нравились, это правда; но я был в связи почти со всеми и в переписке со многими из заговорщи­ков. Все возмутительные рукописи ходили под моим именем, как все

256

Книга третья: В ПОИСКАХ ИСТИНЫ

похабные ходят под именем Баркова» (Пушкин — П.А.Вяземскому 10 июля 1826 года).

«Пушкин, после свидания со мной, говорил в английском клубе с восторгом о Вашем Величестве и заставил лиц, обедавших с ним, пить здоровье Вашего Величества. Он все-таки порядочный шалопай, но если удастся направить его перо и его речи, то это будет выгодно» (А.X. Бенкендорф — Николаю 112 июля 1827 года).

Донесения А.X.Бенкендорфу от М.Я. фон Фока в октябре 1827 го­да: «Пушкин ведет себя весьма благоразумно в отношении политиче­ском».

«Недавно был литературный обед, где шампанское и венгерское вино пробудили во всех искренность... Пушкин сказал: «меня должно прозвать или Николаем или Николаевичем, ибо без него я бы не жил. Он дал мне жизнь и что гораздо более — свободу: виват!»

Когда-то в Кишиневе, Одессе юный поэт «любил сравнивать себя с Овидием, любил, когда хвалили его сочинения и прочитывали ему из них стих-два» (И.П.Липранди). А сейчас, в конце двадцатых годов... «Пушкин соображал свое обхождение не с личностью человека, а с положением его в свете, и потому-то признавал своим собратом само­го ничтожного барича и оскорблялся, когда в обществе встречали его как писателя, а не как аристократа [...]. Увлекшись в вихрь светской жизни, которую всегда любил он, Пушкин почти стыдился звания писателя».

Пушкинское стихотворение 1828 года:

Друзьям

Нет, я не льстец, когда царю Хвалу свободную слагаю: Я смело чувства выражаю, Языком сердца говорю.

Его я просто полюбил: Он бодро, честно правит нами; Россию вдруг он оживил Войной, надеждою, трудами.

Барков и Пушкин

257

О нет, хоть юность в нем кипит, Но не жесток в нем дух державный: Тому, кого карает явно, Он втайне милости творит.

Текла в изганьи жизнь моя, Влачил я с милыми разлуку, Но он мне царственную руку Подал — и с вами снова я.

Во мне почтил он вдохновенье, Освободил он мысль мою, И я ль, в сердечном умиленьи, Его хвалой не воспою?

Сам Николай Первый начертал после прочтения этих строк: «это можно распространять, но нельзя печатать».

Картину похвального поведения «нового Пушкина» дополняют его доверительные письма шефу жандармов А. X. Бенкендорфу:

«Я чувствую, насколько положение мое было ложно и поведе­ние — легкомысленно. Мысль, что это можно приписать другим мо­тивам, была бы для меня невыносима. Я предпочитаю подвергнуться самой строгой немилости, чем показаться неблагодарным в глазах того, кому обязан всем, для кого я готов пожертвовать своим сущест­вованием» (Пушкин, 10 ноября 1829 года).

«Если же сей поры я не подвергся какой-нибудь немилости, то я этим обязан не сознанию своих прав, своей обязанности, а единствен­но вашему личному благоволению» (Пушкин, 24 марта 1830 года).

Литератор Н.А.Мельгунов писал собрату по занятиям С.П.Шевыреву 21 декабря 1831 года: «Теперешний Пушкин есть чело­век, остановившийся на половине своего поприща, и который вместо того, чтобы смотреть прямо в лицо Аполлону, оглядывается по сторо­нам и ищет других божеств для принесения им в жертву своего дара. Упал, упал Пушкин».

«Упавшей литературной репутацией была в середине 30-х годов репутация Пушкина» (В.Каверин. «Барон Брамбеус: история Осипа Сенковского»).

258

Книга третья: В ПОИСКАХ ИСТИНЫ

«Не ревность мучила Пушкина, а до глубины души пораженное самолюбие» — писал П.П.Вяземский, сын давних друзей поэта П.А. и В.Ф.Вяземских.

«Встретившись за несколько дней до дуэли с баронессой Вревской [= Евпраксией Николаевной Вульф, тригорской знакомой. — Т.Ш.] в театре, Пушкин сам сообщил ей о своем намерении искать смерти. [...] Она напомнила ему о детях его. — «Ничего, — раздражительно отвечал он — император, которому известно все мое дело, обещал мне взять их под свое покровительство» (М.И.Семевский со слов баронес­сы Е.Н.Вревской).

В.Г.Белинский: «творчество Пушкина 30-х годов — закат блестя­щего таланта».

[Предсмертные слова Пушкина, обращенные к Жуковскому:] «скажи государю, что я желаю ему долгого царствования, что я желаю ему счастия в его сыне, что я желаю ему счастия в его России». (В.А.Жуковский — С.Л.Пушкину).

«1. Заплатить долги. 2. Заложенное имение отца очистить от дол­га. 3. Вдове пенсион и дочерям по замужество. 4. Сыновей в пажи и по 1500 р. на воспитание каждого по вступлении в службу. 5. Сочинения издать на казенный счет в пользу вдовы и детей. 6. Единовременно 10 т.» (записка Николая I о милостях семье Пушкина).

«Пушкин и Жуковский — соавторы гимна «Боже, царя храни», (энциклопедия Брокгауза-Ефрона).

«Ты царь: живи один». «Ты сам свой высший суд» — говорит Пушкин в стихотворении 1830 года «Поэту».

* * *

Воспоминания сына друзей Павла Вяземского о том, как его, 16-летнего подростка, Пушкин уже незадолго до своей смерти «наставлял по Баркову»:

«В 1836 г., осенью, я как-то ехал с Каменного острова в коляске с А.С.Пушкиным. На Троицком мосту мы встретились с одним незна­комым господином, с которым Пушкин дружески раскланялся. Я спросил имя господина.

Славяногорские предвечерья

259

— Барков — отвечал Пушкин и заметив, что имя это мне вовсе неизвестно, с видимым удивлением сказал мне:

— Вы не знаете стихов однофамильца Баркова и собираетесь вступить в университет? Это курьезно. Барков — это одно из знамени­тейших лиц в русской литературе... Первые книги, которые выйдут в России без цензуры, будет полное собрание стихотворений Баркова...»

Какова бы была судьба Баркова и Пушкина в современной Рос­сии?

СЛАВЯНОГОРСКИЕ ПРЕДВЕЧЕРЬЯ

Когда поезд останавливается на украинской станции Славяно-горек, то первое, что замечаешь, выйдя на перрон, — цветы. Не те срезанные, неприметно и мучительно умирающие букеты и венки у памятников и в руках у прелестных дам, а жизнерадостные цветы в ухоженных клумбах. Древние арабы, похоронив соплеменника, привя­зывали у могилы принадлежавшую ему лошадь. Лишенная пищи, она умирала, у места погребения человека потом находили ее кости. Такой образ возникает, когда видишь высохшие стебли от поминальных приношений. Но печальные сравнения уходят, когда перед тобой са­мое незамысловатое проявление длящейся, неразрушаемой жизни. Цветы в клумбах славяногорского вокзала просты и естественны, как здоровое дыхание, такое целомудренное благоухание, что не отойти, а отойдешь — будешь то и дело оглядываться на них. Бывают же чудеса, все-таки бывают.

...Тихий городок на Северском Донце. Еще жарко, в громадном лесу на берегу Донца манят к себе крохотные песчаные пляжики, кру­тые тропки от воды к высоким дубам и кустарникам. Сколько солнца, влаги, свежести, звенящего покоя! Солнце клонится к закату, жар спа­дает, небо становится прозрачным, на него ложится легкий розово-желтый отсвет близкого вечера.

Напротив пляжей, на другом берегу Северского Донца, вершину меловой горы венчает монастырь. О нем напоминают осыпавшиеся стены, которые теперь обнимает густая одичалая поросль. К монасты­

260

Книга третья: В ПОИСКАХ ИСТИНЫ

рю от берега, извиваясь, круто в гору идет широкая мощеная дорога, потом она переходит в каменистую тропу. Она почти всегда пустует, здесь можно полностью предаваться мыслям, не рискуя, что их пре­рвут. Лес в этом глухом углу обрывается, начинаются поля, открыва­ются дали, пронизанные лучами заходящего солнца. Они зовут сойти с мощения, с твердого надежного камня и идти, безостановочно идти по тихой полусонной земле, по вымытой дождем тропинке ко всему но­вому, радостно удивляясь многоликости природы.