Воспоминания об Александре Грине

В пору существования Дома искусств мне приходилось общаться с Александром Степановичем почти еже-

PAGE 243

дневно. Нередко совершали мы и далекие прогулки по городу, всегда пешком, потому что это был обычный способ передвижения в городе, где не хватало транспорта.

К весне оживающий Петроград являл собою картину довольно необычную. Булыжные в то время окраинные и не окраинные улицы прорастали свежей зеленой травкой. Фонтанка и каналы были загромождены полузатонувшими баржами, дети играли в лапту посреди опустевших площадей. Народу на улицах было не так уж много. Помнится, мы подолгу стояли с Александром Степановичем на гранитных невских набережных, следя за рыболовами, которых развелось в то время великое множество, потому что уженье давно превратилось из забавы в способ добывания дополнительной пищи. Еще дольше задерживались у вывешенных на углах газет, читая вести с полей гражданской войны. Помню замечание Александра Степановича:

- Да, если уж воевать, то, конечно, там, вместе с красноармейцами, за свое родное… А вообще, милый мой, надо человечество отучить от войны. Ох как надо! Сейчас некогда об этом думать, а когда-нибудь подумают. И мы, русские, - первые!

Эти слова так неожиданно было слышать от Грина, всегда погруженного в свои мысли. Но, оказывается, он думал и об этом. Запомнилось и еще одно его замечание, может быть потому, что Грин вообще был несловоохотлив. Когда его просили высказаться на каком-либо собрании, он угрюмо буркал под нос:

- Простите. Говорить я умею только с пером в руке. Однажды, когда город вздохнул уже свободнее,

когда на фронтах наметился явный перелом в пользу Красной Армии и в сущности ее победа была предрешена, я встретил Александра Степановича в Таврическом саду, у полотняного цирка Шапито, и, признаться, несколько удивился - что привлекло его сюда? А он, словно предугадывая мой вопрос, взял меня под руку и сказал:

- Не удивляйтесь. Бываю здесь вот уже третий день. Люблю цирк. Вот где нужно учиться настоящему искусству. Тут уж нельзя ни в чем соврать - рискуешь головой.

С окончанием гражданской войны, с восстановлением нормальной жизни в городе, с появлением первых издательств, новых редакций постепенно сходила на нет и

PAGE 244

обособленная жизнь Дома искусств. Он прекратил свое существование, как писательское общежитие, и все мы, его обитатели, разошлись по своим гнездам. Исчез с моего горизонта и А. С. Грин. Лишь изредка встречал я его в какой-либо редакции, сменившего поношенную шинель на обычное пальто и мягкую шляпу. Он входил молча, несколько угрюмо кивал присутствующим и клал на стол секретаря рукопись очередного рассказа. Как-то мне пришлось видеть его, когда он пришел за ответом. Секретарь объяснял ему что-то, мялся при этом, и по всему было видно, как он мучительно подыскивает слова для приличной формулы отказа. Александр Степанович слушал его внимательно, ничего не возражая, и только под конец не выдержал:

- Да говорите прямо - не подходит. И все тут. Меня этим не удивишь. К тому ли еще я привык в жизни! А писать иначе я не могу. Не умею. Будьте здоровы.

И, забрав рукопись, удалился так же угрюмо, как и вошел.

Несколько позднее я встретил его в саду у Адмиралтейства. Он сидел на скамейке и читал воскресный номер начавшей выходить тогда «Красной газеты».

- Вот, полюбуйтесь! - сказал он мне, подвигаясь и давая место рядом с собой.

- Какой-то N. Напечатал фантастический рассказ. Читайте, не ленитесь! - И сунул мне в руки газетный лист. Я прочел все - от первой строки до последней. Автор пытался заглянуть в будущее, на сто лет вперед, но, несмотря на большие претензии, писал вяло, скучно, безо всякой заинтересованности своей темой.

- Вот видите, - продолжал Грин. - Бездарно? Да, бездарно! А почему? Потому, что он сам не верит тому, о чем пишет.

Он помолчал и добавил - раздумчиво и грустно:

- Эх, люди! Не умеют они владеть фантазией, мечтой, - быть может лучшим своим достоянием…

Я долго не видел его после этой встречи. Грин уехал из Петрограда, - сказали, в Москву, а потом и вообще переселился на юг.

В один из летних месяцев мы неожиданно встретились с ним в Коктебеле на даче поэта и художника Максимилиана Волошина. Грин пришел пешком из Старого Крыма. У Волошина всегда бывало много летних гостей - писателей, художников, музыкантов. Александр

PAGE 245

Степанович не прижился в их среде. И здесь он казался грубоватым, а порою и излишне резким. Я видел, как он один бродил по берегу залива, изредка подбирал тот или иной заинтересовавший его камешек и тотчас же бросал его в море. Так он ни с кем и не завязал разговора и к вечеру собрался домой.

Был он чем-то озабочен, даже мрачен, Сказывалась, очевидно, приближающаяся болезнь.

Таким он был и у себя, в маленьком белом домике на тихой улице Старого Крыма. Любил бродить один в окрестных горах.

Последние его годы прошли в почти полном отчуждении от литературной среды, но Грин продолжал работать с прежней сосредоточенностью и увлечением.

Удивительным было то, что А. С. Грин, писатель такой тонкой духовной организации и творческого своеобразия, и в начале литературной деятельности, и в период зрелости таланта не принимался всерьез дореволюционной литературной средой. В основном его считали представителем облегченно-занимательного жанра и, как автору, отводили ему место на страницах малопочтенных еженедельников, не предлагая сотрудничества в тогдашних «толсто-идейных» (насмешливое определение самого Грина) журналах. Под стать легковесно-развлекательной прессе была и литературная среда, в которой приходилось вращаться этому уже зрелому, твердо осознавшему свой путь писателю. Его товарищами по профессии оказались люди, делившие литературную поверхностную скоропись с навыками и привычками типичной для того времени богемы. В большинстве своем это были бойкие поставщики скороспелого «чтива» в угоду вкусам малотребовательного обывательского круга. Доступ в более серьезные издания был для них закрыт, эту участь поневоле приходилось испытывать и Грину, постоянно нуждавшемуся в заработке, зависящему от прихоти низкопробного книжного рынка. Несмотря на то что частное издательство «Прометей» Михайлова уже начало незадолго до революции выпускать Собрание его сочинений, отношение критики к этому своеобразному писателю оставалось высокомерным и даже несколько пренебрежительным.

Все резко изменилось в положении Грина после Октября. Благодаря поддержке М. Горького он переселился в комнатку Дома искусств, вошел уже в иную,

PAGE 246

новую для него среду, получил возможность работать в более нормальных условиях; хотя быт в то время оставался еще не налаженным, самое трудное уже осталось позади.

Александр Степанович неохотно возвращался воспоминаниями к временам своей дореволюционной неустроенности, безденежья, поисков случайного литературного заработка. Оборвались и прежние связи с полубогемными кругами «малой литературы», тем более что и представители ее как бы рассеялись, исчезли с читательского горизонта. И все же, переступив грань Октябрьских дней, они где-то продолжали вести свое существование, правда уже безгласно, потому что канули в прошлое и питавшие их еженедельники облегченного чтения.

Все же они изредка напоминали о себе Грину, и об одной такой совместной с ним прогулке в прошлое мне бы и хотелось рассказать.

Однажды в 1920 году, в сырой ноябрьский вечер, когда петроградское небо уныло сеяло неторопливую и безнадежную изморось, а электрические лампочки горели особенно тускло и тоскливо, в мою тесноватую комнатку в Доме искусств вошел А. С. Грин и сказал, перекатывая желваки узко обтянутых кожей скул: