Воспоминания об Александре Грине

- Собачья погода, дорогой! Не могу работать и не знаю, что придумать. Дома ни полена, в кармане ни одной монеты. Друзья-знакомые надоели до черта. Не пойти ли нам к «сумасшедшей баронессе»?

Я ничуть не удивился столь неожиданному предложению, тем более что давно привык к странностям Александра Степановича. Мы не раз бродили с ним по городу, но он впервые звал меня куда-то на «прогулку к людям». Это так было непохоже на его всегдашнюю необщительность.

- Но кто же эта «сумасшедшая баронесса»? Я о ней ничего не слышал.

- Идемте. По дороге я расскажу все, что о ней надо знать.

Мы оделись и вышли на набережную Мойки. Ветер со взморья поднимал черную воду, и она, натужась, лениво лизала гранитные устои, вот-вот готовая вылезти на набережную. Зловещие отблески фонарей скользили по тяжелым глянцевитым волнам. Острая изморось хлестала наши лица, идти было трудно, ноги поминутно

PAGE 247

попадали в темные, холодные лужи. А путь предстоял не короткий - куда-то к морским воротам Фонтанки. Мы шли сначала молча, а потом Александр Степанович начал свое повествование, прерывая его ругательствами по адресу «проклятой погоды» и сиротливо ежась в своем ветхом пальтишке с поднятым воротником. Левой рукой он придерживал изрядно потрепанную широкополую шляпу.

Вот что рассказал он мне по дороге.

В дореволюционное время в Петрограде существовал добрый десяток мелких журнальчиков, где нашему брату писателю в трудную минуту всегда удавалось перехватить кое-какой аванс, напечатать незамысловатый рассказик. Кого-кого только не приходилось встречать в тесных редакционных комнатушках, плавающих в табачном дыму! Платили там маловато, но без излишней чопорности солидных изданий, и всегда были готовы прийти человеку на помощь. Мы уж1 е знали, что В. С. Миролюбов в «Журнале для всех» 1 укоризненно покачает своей библейски благообразной сединой, прочтет недолгую нотацию о вреде для писателя рассеянной жизни и все-таки вытащит из ящика заветную десятку, что И. И. Ясинский - не менее величественный пророк - упрекнет тебя в лености воображения и тоже не откажет в нужном авансе, что А. А. Измайлов, нервно пощипывая бородку, все же протянет в конце концов мелкую кредитку, и чаще всего из собственного кошелька. Но все-таки это были люди, причисленные к узаконенной литературе, и тощие их журнальчики сохраняли хотя бы видимость почтенных изданий.

Но существовал и совсем грошовый еженедельник, в бледно-кирпичной обложке с изображением земного шара, обвитого, как змеей, какой-то символической лентой. Назывался он гордо - «Весь мир», и составлял любимое чтение швейцаров, трактирных сидельцев, мелких канцеляристов. Там печатались коротенькие рассказы с незамысловатой психологией и упрощенным сюжетом. В изобилии были представлены фотографии на международную и отечественную злобу дня, щедро и без излишней щепетильности настриженные ножницами из русских и иностранных источников. Редакция то и дело судилась по обвинению в плагиате и всегда умудрялась выходить сухой из воды. С цензурой и полицией у этого журнальчика существовали самые добрососедские отноше

PAGE 248

ния, и поэтому все мы - литературная богема - чувствовали себя здесь вольготно и ничуть не смущались бульварным налетом и явной безыдейностью такого пятикопеечного «ревю».

Издавала его некая Софья Ивановна Таубе, очень плохая и высокопарная поэтесса, женщина, как говорили, с некоторыми средствами. У нее была слабость к непризнанной литературной мелкоте. Она была меценатом в самом широком смысле этого слова, но вместе с тем строго блюла и свою личную выгоду, извлекая из «Всего мира» вполне достаточный доход. Трудно было понять, где кончался в ней любитель литературы и где начинался предприимчивый и часто весьма жестковатый делец. Собственные стихи писала она на мистические отвлеченные темы с обязательным участием Хаоса, Бездны, Зла, Красоты - и все это с прописных букв, разумеется. Особенной любовью пользовалась у нее тема изгнания Адама и Евы из рая, причем самые яркие свои краски отдавала поэтесса рассказу о грехопадении и познании добра и зла, что позволяло ей разматывать, как китайский фокусник, бесконечную ленту цветистого, ходульного, всегда переполненного эротическими намеками, красноречия. Дама она была, что называется, в полном соку и плотной комплекцией своей напоминала только что выдернутую из земли свежевымытую репку. От нее так и веяло здоровьем и благополучием. Голос чрезвычайно вкрадчивый и даже вязкий. Обхождение самое бархатное. Но, повторяю, выгоду свою блюла Софья Ивановна крепко, и даром аванса у нее никогда, бывало, не допросишься.

В материале ее журнальчик недостатка не испытывал. Что всего удивительнее, получала этот материал Софья Ивановна всегда почти даром. Она, впрочем, и не претендовала на вещи хорошего качества, а хозяйственно подбирала все варианты, черновики, случайные заготовки, опытной редакторской рукой придавая им вполне пристойный литературный вид. Добрая часть этой добычи поступала в виде дружеского подарка или добрососедского одолжения. И, словно чувствуя себя чем-то обязанной перед своими беспечными и нерасчетливыми сотрудниками, Софья Ивановна примерно раз в месяц устраивала у себя на квартире пиршество, не очень изысканное по качеству, но весьма достаточное, чтобы привести всех присутствующих в самое благодуш

PAGE 249

ное настроение, когда налево и направо раздаются щедрые обещания и не так уж трудно получить для журнала свежие стихи или только что набросанный рассказик. Так приятное соединялось у нее с полезным, и через неделю, к удивлению всех почтенных редакций города, на жалких страничках «Всего мира» появлялись тексты самых труднодоступных, знающих себе цену корифеев тогдашней литературы, правда только в отрывках или куцых вариантах с осторожным редакционным примечанием: из новой повести такого-то. Очевидно, подобная политика имела вполне практический смысл и отнюдь редакцию не разоряла, и поэтому пиршества эти прочно вошли в обычай.

Чувствовали все себя у Таубе просто и посещали ее охотно, заходя как бы невзначай, ибо особенно хвастать коротким знакомством с баронессой в более строгих литературных кругах считалось не особенно приличным, так как и журнальчик был плоховат, да и хозяйка его отличалась многими странностями в своих вкусах и излишней свободой обращения. Называла она себя «женщиной вполне эмансипированной» и в особое достоинство ставила себе то, что умела с самой очаровательной улыбкой называть вещи своими именами, охотно придерживаясь таких тем в разговоре, которые обычно именуются «скользкими». Любопытно то, что она на своих сборищах совершенно не терпела женщин и, распространяя вокруг себя атмосферу самого рискованного кокетства, любила оставаться в этой пестрой мужской компании единственным центром общих восторгов и внимания. Муж ее, скромный рыжеватый остзейский барон в морском сюртучке, весьма невысокого ранга, был фигурой достаточно любезной и совершенно незаметной. Но и он, видимо, находил немалое удовольствие в этих полуночных сборищах и чрезвычайно гордился своим коротким дружеством с великими и малыми знаменитостями. Во всяком случае, он был не в меру любезен, счастлив и даже угодлив. На нем, в сущности, лежала и вся хозяйственная часть этих пиршеств. И хотя жили супруги довольно скромно, в маленькой квартирке, всегда выходило так, что было у них и шумно, и весело, и бестолково - без всяких притязаний на высокие разговоры или какие-нибудь идейные диспуты.

- Так вот, - добавил к этому повествованию Грин, - мы сейчас и идем к этой самой примечательной

PAGE 250

баронессе. Но я заранее предупреждаю вас как новичка - ничему там не удивляйтесь. Правда, время сейчас такое, что прежнего баронессиного великолепия вы, вероятно, и тени не увидите, пир будет самый скромный. Однако чудачества свои хозяйка, видимо, сохранила. Давно я у нее не был, и не знаю, какая она теперь, да и журнальчика уже давно нет в помине. И вот получил от нее на днях открытку - приглашает в гости по случаю какого-то семейного праздника. Пишет, что соберутся старые литературные друзья, просит привести кого-нибудь из молодежи. Ну я и счел своим долгом откликнуться. В другое место, ей-богу, бы не пошел. Не люблю пустословного литераторского скопа.