А. Блок. Его предшественники и современники

кажущаяся на первый взгляд столь смутной черточка по существу означает, что

даже в одни и те же как будто явления жизни и искусства они вкладывают

совершенно различный смысл. Именно о своих достаточно сложных

отношениях с символистскими деятелями в раннюю пору творчества Блок

писал позднее совершенно основательно следующее: «… члены группы (по

крайней мере некоторые) были действительно когда-то связаны единством

85 Бекетова М. А. Александр Блок, с. 91.

86 Белый Андрей. Начало века, с. 122.

нежных утренних мечтаний и склонны были в утренних сумерках называть

предметы совершенно различные одними и теми же именами» (статья

«Вопросы, вопросы и вопросы», 1908, V, 341 – 342). Особая сложность

ситуации тут в том, что и с той, и с другой стороны достаточно отчетливо

понимается необходимость связей между идейными обобщениями, искусством

и жизнью; вопрос только в том, что совершенно не случайно с самого начала

отношений Белый и стоящая за ним группа «аргонавтов» настойчиво и

систематически добиваются понимания этих связей в духе «тождества»,

«синтеза»; Блок же вначале не вполне осознанно, а затем со все большим и

большим пониманием добивается исследования и художественного

воспроизведения трагических разрывов, драматических противоречий в самом

человеке, в самой жизни. Примечательно тут то обстоятельство, что «предметы

совершенно различные» под одними и теми же именами, как выражается Блок,

относятся не просто к вопросам чисто личных отношений: Андрей Белый в

своих ранних, наиболее правдивых воспоминаниях о Блоке откровенно

рассказывает, что за мистическими утопиями, создававшими напряженность в

индивидуальном общении, стояли еще и социальные, общественные утопии:

так, опираясь на учение Вл. Соловьева о «теократии», С. М. Соловьев

планировал фантастическое «… будущее устройство России — ряд общин,

соответствовавших бывшим княжествам…», — от себя же Белый добавляет, что

«проблема коммуны, мистерии и новой общественности пересеклась с мыслию

об организации самого индивидуализма в своего рода интериндивидуал»87. При

этом подобного рода социальные фантасмагории стремились немедленно же

«практически» осуществить в жизни, бесцеремонно вторгаясь в личные

семейные отношения Блока, по-своему их трактуя и назойливо пытаясь

навязать этот мистико-социологический бред самому Блоку88.

Отстраняя непрошеных толкователей и «соучастников» с их мистико-

социальными утопиями от своей личной жизни, Блок давал понять, что он не

склонен путать, отождествлять, «синтезировать» чисто личные отношения и

большие общие вопросы жизни. Реально и тут, в индивидуальных, интимных

вопросах с очень большой силой сказался общий драматизм судьбы Блока.

Связь между личными, интимными проблемами и большими общественными

коллизиями эпохи чрезвычайно остро преломилась в жизни Блока, и он сам не

только осознавал ее, но и писал о ней; все дело только в том, что эта связь

отнюдь не была «синтетической» — но трагической. Как всегда в таких

случаях, у Блока можно уловить отнюдь не путающиеся, раздельные, но

взаимосвязанные грани. В сущности, жизненный драматизм личной судьбы

Блока достаточно точно прочитывается в записи юношеского дневника Блока

87 Белый Андрей Воспоминания об А. А. Блоке. — Записки мечтателей,

1922, № 6, с. 50, 37.

88 Рассмотрению отношений Андрея Белого и Блока посвящена работа

В. Н. Орлова «История одной “дружбы-вражды”» в кн. «Пути и судьбы» (М.-Л.,

1963), о семейно-любовной драме Блока говорится там же, в очерке «История

одной любви».

от 21 июля 1902 г., где речь идет об отношениях с Л. Д. Менделеевой: «Я хочу

не объятий, потому что объятия (внезапное согласие) — только минутное

потрясение. Дальше идет “привычка” — вонючее чудище» (VII, 52). Блок и в

чисто личном видит два плана: высокой духовной любви и мещански-

прозаической «привычки» — «вонючего чудища». Из этого раздельного,

«несинтетического» подхода к реальностям жизни и любви, из

последовательного разрыва двух планов жизни возникла трагическая история

семейной жизни Блока; с жесткой искренностью о ней рассказано в

неопубликованных воспоминаниях Л. Д. Блок. Для самого поэта решающей в

этой драматической жизненной коллизии была ее сложная трагическая связь с

большим разломом в общественных отношениях: «Едва моя невеста стала моей

женой, лиловые миры первой революции захватили нас и вовлекли в водоворот.

Я первый, так давно тайно хотевший гибели, вовлекся в серый пурпур,

серебряные звезды, перламутры и аметисты метели. За мной последовала моя

жена, для которой этот переход (от тяжелого к легкому, от недозволенного к

дозволенному) был мучителен, труднее, чем мне» (дневниковая запись

от 15 августа 1917 г., VII, 300). Свою личную жизнь, свое искусство, поэзию

переходного периода с ее «метелями» и «звездными катастрофами» и большие

общественные потрясения Блок рассматривает в одном узле, в единстве; однако

это единство трагического разлома, а не единство гармонической сводки всего

воедино, не единство «синтеза».

Положение Блока среди символистов в переходную пору его творчества

было несколько парадоксальным: в поэзии его звучат «метели»,

«болотность» — и, с другой стороны, стремление к ясности, конкретности

присуще его общей позиции. Андрей Белый в ранних воспоминаниях верно

воспроизводит отношение к Блоку символистских кругов: «Его,

конкретнейшего, трезвейшего среди “абстрактов” тогдашнего времени,

обвиняли в невнятице за то, что “невнятицу” часто жалких и квазиясных схем

он не принимал, не понимал и выражал откровенным коротким “не понимаю”.

С этим “не понимаю” появлялся он в кружках тогдашней литературы»89. При

этом в данных, относительно наиболее соответствующих фактам, мемуарах

Белый забывает добавить, что среди «“абстрактов” тогдашнего времени»,

требовавших от Блока веры в «квазиясные схемы» и обвинявших его в

«невнятице», одно из первых, если не первое место занимал сам Белый. В

позднейших своих мемуарах, где Белый вернулся — откровенно и достаточно

злобно — к своим былым обвинениям Блока в «невнятице» (правда, на

несколько иной основе: тут Блок оказывался «мистиком», а сам Белый будто бы

искателем путей к революции), — в этих поздних мемуарах Белый, между

прочим, проговаривается, что в годы первой русской революции он сам

«выдумал “малокровную” схему о партии символистов»90. Такие невольные

признания ставят на свои места пристрастно освещаемые Белым реальные

факты. Материалы подлинных полемических выпадов Белого против Блока

89 Записки мечтателей, 1922, № 6, с. 104.

90 Белый Андрей. Между двух революций. Л., 1934, с. 296.

подтверждают, что Белый действительно любой ценой стремился сколотить на

основе подновленного соловьевства единую символистскую школу и

ожесточенно спорил с Блоком потому, что втиснуть творчество Блока в рамки

этой выдержанной в последовательных принципах школы оказывалось

невозможным.

Основной материал для полемик — и тогда, и позже — давали в искусстве

Блока «Лирические драмы» и образы «Нечаянной Радости», в частности стихи

о Незнакомке. Темой же полемик была обороняемая Белым от «невнятиц»

Блока идея соловьевского «синтеза», устранения реальных противоречий жизни

путем построения умозрительных схем-конструкций. Споря с Блоком, Белый

писал, что Блок «обругался “Балаганчиком”: тут влетело и мистике, о которой

поэт судит столь странно, что возникает сомнение в том, имеет ли он какое-

либо представление о ней»91, обвинял в измене соловьевству: «в драме

“Балаганчик” горькие издевательства над своим прошлым»92. В личном письме