А. Блок. Его предшественники и современники

противоречивости, неся в себе не только «зарю», но и иные начала, изнутри

проникшие в ее душу. Герой «оглушен и взволнован» «вином, зарею и

тобой», — это возможно потому, что «она» не только заря или видение на

рассчитывал, что общий план постановки спасет “Незнакомку”. Его увлекло все

в целом, и он допустил эту ошибку» (Ученые записки Тартуского гос.

университета. Труды по русской и славянской филологии, IV, 1961, с. 361)

Трудности воплощения роли очевидным образом скрыты не только в слабости

актрис, ее игравших, но и в пьесе. С другой стороны, необходимо добавить, что

образ-характер Незнакомки в целом (и в первую очередь как лирическая тема)

несомненно играл большую роль в последующем творчестве

В. Э. Мейерхольда — его черты блистательно прорывались именно благодаря

«общему плану постановки» и в игре актрис скромных масштабов дарования,

скажем, в Софье из спектакля «Горе уму». Дело тут, очевидно, в последующей

эволюции образа и у Блока, и у Мейерхольда.

болоте, но и сама причастна унижающим силам:

Вздыхая древними поверьями,

Шелками черными шумна,

Под шлемом с траурными перьями

И ты вином оглушена?

Поэтому и общий драматизм темы из плоскости противоречий «его» сознания

(социально мотивированных и там, в первой «Незнакомке») переводится в

более общие социальные планы: что же происходит с любовью, и шире — с

человеческой душой вообще в современном мире? Как же тут вообще быть — и

с любовью, и с душой, раз мир в целом таков? Противоречивость открыто стала

всеобщей, всеохватывающей:

Средь этой пошлости таинственной,

Скажи, что делать мне с тобой —

Недостижимой и единственной,

Как вечер дымно-голубой?

Таким образом, в книге проявляется целый комплекс как будто бы только

художественных противоречий: противоречие между социальностью и

«стихийностью», между лиризмом и иронией, между конкретностью

изображения и условной, подчас аллегорической обобщенностью. В

непримиримости, неразрешимости этих противоположностей сказывается

кризис прежних подходов Блока к жизни и искусству. Явственно

сказывающееся и в конечном итоге преодолеваемое поэтом стремление связать

новый материал прежними обобщающими образами, сохранить, в качестве

единого ключа ко всему, сюжет Прекрасной Дамы — тянет Блока назад, к

пройденному этапу. Объективно подобного единого ключевого сюжета,

схематизирующего, подгоняющего разнородный материал к чисто условным

обобщениям, у Блока уже никогда больше не будет; более того, сам сюжет

Прекрасной Дамы в перспективе развития поэта и в прошлом окажется не

всеохватывающим, но лишь одним из многих в общем, меняющемся,

дифференцирующемся ряду. С этой точки зрения необходимо с полной

серьезностью относиться к выказывавшейся Блоком враждебности по

отношению к критическим взглядам, согласно которым Незнакомка, скажем, —

видоизменение Прекрасной Дамы и тем самым представляет собой новый

единый схематизированный сюжет, подчиняющий себе весь разнородный

материал переходного периода. Сам Блок считал, что это не так: «Потом

неожиданно спросил меня: “Что же, и вы думали, что Прекрасная Дама

превратилась в Незнакомку, а потом в Россию?.. Ну, конечно, я знаю, что вы так

не думаете… А то я, как услышу от кого-нибудь о превращениях, так махаю

рукой и отхожу… Значит, ничего не поняли! ”»79 — так передает окончательное

79 Павлович Н. Из воспоминаний об Александре Блоке. — В кн.: Феникс. —

Сборник художественно-литературный, научный и философский, М., изд.

мнение поэта о соотношениях разных его образов человек, близко знавший

Блока в последние годы жизни. Блок истолковывал разность этих образов как

различие «сущностей» их; какой бы смысл ни вкладывался Блоком в понятие

«сущность» — бесспорно одно: в итоге для поэта не существовало

видоизменяющегося единого образа, под который можно подогнать разный

жизненный материал.

Для переходного периода в его собственных границах Блок постепенно

приходит к убеждению в объективном, реальном характере самой этой

противоречивости, к пониманию того, что противоречивость присуща самой

жизни, а не субъективным представлениям о ней; при этом события социальной

жизни, по Блоку, обусловили особо острое ощущение объективной

противоречивости жизни, невозможность единых обобщающих схем-образов:

«Вероятно, революция дохнула в меня и что-то раздробила внутри души, так

что разлетелись кругом неровные осколки, иногда, может быть, случайные»

(письмо к В. Я. Брюсову от 17 октября 1906 г., VIII, 164). Так говорит Блок в

связи со своими лирическими драмами 1906 г., в которых наиболее остро

выразился его общий ход к пониманию объективного характера внутренних

противоречий современной личности и тем самым отказ от обобщающих

художественных схем единого, цельного, «синтетического» образа. Работа в

области лирики точно так же осмысляется как выявление реальной

противоречивости человеческой души и отказ от пелен сводных образов-схем,

закрывающих искаженность, болезненность самой жизни: «“Нечаянная

Радость”… — первые страницы книги бытия. Чаши отравленного вина,

полувоплощенные сны. С неумолимой логикой падает с глаз пелена,

неумолимые черты безумного уродства терзают прекрасное лицо» (II, 372). Так

Блок характеризует свою вторую книгу в предисловии к третьей книге «Земля в

снегу». Соответственно «уродству», искажению прекрасного лица жизни,

предстает в непримиримых крайностях душа человека: «Готовая умереть, она

чудесно возрождается; готовая к полету, срывается в пропасть — и плачет, и

плачет на дне. Израненная — поет. Избитая — кричит» (там же).

Есть «неумолимая логика» творческого развития самого Блока в том, что

эти крайности внутреннего мира человека с особой остротой художественного

выражения и особой идейно-духовной резкостью сказались в его лирическом

театре, в поисках целостного драматического героя и в трезвой, отчасти даже

подчеркнутой, намеренно резкой стилистике этих драм, в выявлении

невозможности такого героя. «Синтетической», соответствующей догмам

соловьевства личности нет в современности — таков был объективный

художественный вывод Блока-драматурга. О том же говорила лирика

«Нечаянной Радости». Блок-художник, при всей специфике его идейного пути,

как и всякий большой художник, хотел, прежде всего, исследовать современную

жизнь и понять современного человека. Объективная совокупность его

творчества приводила к коллизиям, конфликтам с теми представителями

символистской школы, которые особо рьяно стремились соблюсти соловьевские

«Костры», 1922, кн. 1, с. 156.

догмы. Дело, конечно, не в том, хотел или не хотел Блок пародировать, злостно

осмеять символистов в «Балаганчике», и даже не в том, что «мистики» в

обстановке балаганного представления действительно являются злой

пародией, — но в том, что само изображение расщепленности, разорванности,

«избитости» современной души, ищущей выходов в жизнь, а не в

утешительные схемы, должно было неуклонно, «неумолимо» вызвать

недовольство, гнев, резкие выпады символистов-соловьевцев против Блока.

Именно такую форму — крайней обостренности — принимают отношения

между Блоком, с одной стороны, и Андреем Белым и С. М. Соловьевым, с

другой; при этом подобная конфликтность сменяет восторженную дружбу.

Вообще же символистская школа (по происхождению своему восходящая еще к

концу XIX века) в качестве определенного, сколько-нибудь оформленного

литературного направления организуется, становится общественно значимой

именно в преддверии и во время развертывания первой русской революции. В