Смейся, паяц!

– Надолго? – в ужасе выдавил я из себя.

– На неделю. А ежели пофартит, то прямо оттудова шибанём на республиканский смотр! – поделился со мною радостной надеждой Детина.

– А… а как же моя квартира?

– Ты что, малец, не желаешь нам удачи? – упрекнул меня парнишка-подросток.

– Но прежде вы обязаны окончить ремонт!

Интеллигент с печальной укоризной положил мне на плечо бледную руку.

– А, знаете, я бы с вами в разведку не пошёл. – Потом подумал и философски добавил. – Я бы вообще в разведку не пошёл.

Маляры не вернулись ни через неделю, ни через две: очевидно, они прошли и на всесоюзный смотр. Но, честно говоря, я их и не ждал: на той же соседней стройке я, познакомился с прорабом, пообещал ему заплатить, и стройка остановилась: все рабочие с этого участка пришли ко мне, уложили заново паркет, восстановили разрушенную кухню, ванную, туалет и обложили их кафелем. Всё это было проделано за один день, с утра до вечера и я ещё раз, воочию, убедился, что такое мощь большой комсомольской стройки.

Но всё это было уже потом, после новоселья, о котором я сейчас расскажу.

В квартиру мы въехали четвёртого ноября. Приближался праздник «Великой Октябрьской революции». К революции я относился скептически, а праздники любил, поэтому позвонил в Одессу и пригласил наших друзей-художников праздновать в новой квартире. Они радостно откликнулись, и назавтра пришла телеграмма – до сих пор помню её содержание:

«Ассы примчатся воздушными трассами,

Жалкие труппы дотащит «Москвич»,

Семь человек – нас великая масса,

Мы будем шестого, готовь магарыч».

Они вошли в дом, неся на шампурах жареных кур и уток, которых зажарили в Одессе и, каким-то особым способом, сохранили их ещё горячими. Квартира была пустой: всю старую мебель мы оставили, привезли только ковры и книги. Поэтому в одной из комнат расстелили самый большой ковёр, сверху – скатерть, на скатерть выставили все продукты и пировали, как римляне, возлегая на подушках.

Назавтра было назначено официальное новоселье, ожидалось пятьдесят гостей. Куда сажать?.. На чём есть?.. Но Артурчик прервал мои стенания: «Ерунда! Не волнуйся! Езжай за продуктами – я уже всё придумал!». Когда я вернулся с покупками, в самой большой комнате стоял огромный стол, сооружённый из дверей, которые он снял с петель и уложил на подставки из книг. На таких же подставках лежали доски, вытащенные с балкона и превращённые в скамейки.

Это было самое весёлое новоселье в моей жизни: стимулировали молодость и роскошная квартира. Веселье переполняло, мы дурачились всю ночь, пели импровизированные частушки, танцевали до изнеможения. Артур добрался до Майиных вещей и каждый раз появлялся в новом платье, устраивая полустрептиз… На балконе стоял огромный торт, который не поместился в холодильнике: он был диаметром, наверное, с полметра. О торте знали, торт ждали. Когда все изрядно выпили, муж моей двоюродной сестры Гена решил прогуляться по балкону и в темноте наступил на торт. Он вышел оттуда с прилипшей к туфле половиной торта. Гости стали хохотать, а я скомандовал: «Стоп!», и все бросились к нему срезать чистые куски, а ему объявили, что он теперь не получит ни крошки – пусть облизывает свою туфлю. С тех пор Гена получил кличку – Тортодав.

Наутро мои одесситы спросили, какую комнату, в каком стиле оформлять? Я ответил, что мы хотим кабинет – модерн, холл – в народном стиле, а гостиную – под старину. Говоря о старине, я рассчитывал на свой запас «дров», как называла их Майя. Помните, я уже рассказывал, что мой тесть, Ефим Наумович, возвращаясь после войны, чтобы использовать предоставленный ему товарный вагон, загрузил его мебелью из своей редакции. Все кресла, столы, шкафы были из очень хорошего дерева, с резными досками, со львами и драконами, но всё это было старое, дряхлое и буквально рассыпалось на глазах. Когда тёща вернулась из колхоза, привезя заработанные за три года деньги, они решили наконец купить новую мебель, а эту выбросить, в буквальном смысле: они её сбросили с балкона, чтобы не тащить с восьмого этажа. Но перед этой акцией, я, с помощью топора, отбил от кресел и шкафов всех львов и драконов, и хранил их несколько лет, до переезда в эту квартиру.

Когда Артурчик и остальные увидели моё «богатство», они восторженно заохали и приказали:

– А теперь, катитесь из дому, и ты, и Майя. Возвращайтесь к вечеру!

Вернувшись, охали уже мы, убедившись, что наши заказы выполнены и заложена основа для дальнейшего оформления комнат. Например, в кабинете, где уже стояла купленная красная кушетка, ребята покрасили все плинтусы в такой же красный цвет и повесили, привезенные с собой, красные гравюры. В гостиной наше пожелание реализовали ещё больше: стеклянная дверь из гостиной в кабинет была обрамлена моими тёмно коричневыми львами и драконами, и напоминала дверь какого – то старинного замка. Это ощущение усиливала большая витиеватая дверная ручка из меди, которую моя бабушка Люба отвинтила от своей входной двери и подарила нам к новоселью. Вокруг двери, на стене, висели медные подсвечники, купленные в какой-то комиссионке, и замысловатые, чернённые, которые, как я уже писал, неиссякаемый Артур соорудил из консервных банок.

На дверное стекло требовался витраж. Я объявил конкурс на создание герба Каневских и победила Кити: щит, в виде театральной маски, который, как два копья, пересекают две авторучки, а над щитом – голова смеющегося коня (и у меня, и у Лёни, была кличка – Конь). Когда этот герб появился на стекле, обрамлённом резными львами и драконами, стало казаться что из этой стариной двери сейчас выйдет рыцарь, в шлеме и в латах.

И так, в каждой комнате, руками мастеров были сделаны наброски для дальнейшего оформления. Но тёмную комнату я им трогать не дал: там я запланировал сделать бар – это будет моя личная игрушка и создать её я должен сам!

Я нарисовал стойку бара, придумал форму табуреток, форму полок, место для фонарей и для вентилятора. Проект был одобрен всей семьёй – требовался исполнитель, и вскоре появился столяр Ваня, золотые руки, но и золотое, лужёное горло – Ваня пил водку, как пустыня пьёт дождь: никогда не насыщаясь. Прежде всего, он построил стойку. Поработав час, максимум, полтора, Ваня садился за эту стойку и требовал бутылку. Сам пить отказывался – только со мной, я ему нужен был для интеллектуальной беседы. Отказаться было нельзя – он обижался и грозил уйти навсегда. Хороший столяр был дефицитным и, чтобы его не потерять, мне приходилось каждый вечер распивать с ним по бутылке.

Когда Ваня был пьян (а пьян Ваня был всегда), он становился ещё и дамским угодником и начинал ухаживать за Майей. Я умолял её вести с ним сложную игру, не лишая надежды, потому что соседка напротив, у которой тоже был ремонт, уже строила ему глазки, переманивая к себе. Конечно, Ваня мог закончить весь бар максимум за неделю, но он растянул работу на полтора месяца, чтобы иметь дармовую бутылку водки, собеседника-интеллигента и женщину для перспективы.

Но терпели мы не зря, он сделал здорово, бар был красив и завлекателен: ярко красная изогнутая стойка, такого же цвета высокие табуреты, полки, фонари. Одна стенка – из обожженного дерева, другая – в разноцветных этикетках, на полках – десятки всевозможных бутылок, импортных и отечественных. Между бутылками – светящийся череп, старинные керосиновые лампы, медный писающий мальчик, со струёй в виде штопора…

Бар стал сердцем квартиры. Гости, сколько бы их не было, пренебрегали всеми нашими комнатами и набивались в бар, стояли впритык друг к другу, как сельди в бочке, но это им не мешало: пили, курили, опять пили, апробировали каждую импортную бутылку, не пренебрегая и отечественными. По Киеву прошёл слух, что единственный бар, работающий после двенадцати – это у Каневского. Представляете, что началось! У нас всегда бывало много гостей, но при наличии бара пропускная способность квартиры приблизилась к пропускной способности коктейль-холла.