Вокруг Чехова

из них {184} было выпущено все ненужное, только лишний раз утомлявшее читателя, не

имевшее никакого отношения к развитию действия и удорожавшее книгу. Суворин

согласился, но выразил сомнение, что едва ли у него найдется лицо, которое сумело бы

сделать такие купюры. На это Антон Павлович вызвался сам. Ему были высланы в

Мелихово книги, изданные еще в пятидесятых и шестидесятых годах, и Антон Павлович

принялся за яростные вычеркивания, не щадя текста, целыми печатными листами. Это

было в то время, когда гостил у нас Свободин. Милейший Поль-Матьяс уединился в

уголок, и в самый тот момент, когда, сидя на турецком диване, Антон Павлович занимался

избиением младенцев, нарисовал на него карикатуру: сидит Чехов с «Графом Монте-

Кристо» в руках и вычеркивает из этой книги карандашом целые страницы; за его спиной

стоит Александр Дюма, и горькие слезы струятся у него из глаз прямо на книгу. Эту

карикатуру Антон Павлович бережно хранил у себя в бумагах, но где она теперь, я не

знаю. Между прочим, в один из приездов Свободина в Мелихово брат Антон написал

свою повесть, вышедшую потом в свет под заглавием «Рассказ неизвестного человека».

Он долго не решался посылать ее в печать и сделал это только после того, как прочитал ее

вслух Павлу Матвеевичу. Я помню, как это чтение происходило в саду, днем, причем у

Свободина было очень серьезное лицо. Он вставлял свои замечания. Первоначально эта

повесть была озаглавлена так: «Рассказ моего пациента», но Свободин посоветовал брату

Антону переменить это заглавие на приведенное выше. Это чтение меня тогда очень

удивило, потому что я знал, что Антон Павлович никогда никому сам своих произведений

не читал и осуждал тех авторов, которые это делали.

Одновременно со Свободиным гостил на Луке у Линтваревых их знакомый –

молодой профессор Харьков-{185}ского университета В. Ф. Тимофеев. Он только что

вернулся из командировки за границу и отлично представлял тамошних профессоров-

немцев. Это был веселый, жизнерадостный молодой человек, с которым Антон Павлович,

к ужасу Линтваревых, любил выпить по-студенчески. Линтваревы же боялись в своем

доме водки как огня. Я уверен, что если бы В. Ф. Тимофеев приезжал на Луку чаще и

гостил в ней подольше, то он и Антон Павлович сделались бы большими друзьями.

Однажды мы пошли на Псел купаться. С нами был Свободин. Когда Тимофеев

разулся, то мы, к удивлению своему, увидели, что одна из пяток у него была темно-

желтого цвета. Намазал ли он ее йодом или таким появился на свет, я не знаю. Но, заметив

это, Антон Павлович серьезно спросил профессора:

– Владимир Федорович, когда вы курите, то вы далеко держите пятку от папиросы?

Мы все так и покатились со смеху. Особенно долго смеялся Свободин.

Пьеса Чехова «Иванов», о которой я упомянул выше, шла в Петербурге уже в

исправленном виде. В своем первоначальном виде она была поставлена в первый раз в

театре Корша в Москве 19 ноября 1887 года. Написана она была совершенно случайно,

наспех и сплеча. Встретившись как-то с Ф. А. Коршем в его же театре в фойе, Чехов

разговорился с ним о пьесах вообще. Тогда там ставили легкую комедию и водевиль,

серьезные же пьесы были не в ходу, и, зная, что Чехов был юмористом, Корш предложил

ему написать пьесу. Условия показались выгодными, и брат Антон принялся за

исполнение. В сумрачном кабинете корнеевского дома на Кудринской-Садовой он стал

писать акт за актом, которые тотчас же передавались Коршу для цензуры и для репетиций.

Но, несмотря на такое спешное исполнение, «Ива-{186}нов» сразу же завоевал всеобщее

внимание. Смотреть его собралась самая изысканная московская публика. Театр был

переполнен. Одни ожидали увидеть в «Иванове» веселый фарс в стиле тогдашних

рассказов Чехова, помещавшихся в «Осколках», другие ждали от него чего-то нового,

более серьезного, – и не ошиблись. Успех оказался пестрым: одни шикали, другие,

которых было большинство, шумно аплодировали и вызывали автора, но в общем

«Иванова» не поняли, и еще долго потом газеты выясняли личность и характер главного

героя. Но как бы то ни было, о пьесе заговорили. Новизна замысла и драматичность

приемов автора обратили на него всеобщее внимание как на драматурга, и с этого момента

начинается его официальная драматургическая деятельность. «Ты не можешь себе

представить, – пишет Антон Павлович брату Александру после первого представления

«Иванова», – что было! Из такого малозначащего дерьма, как моя пьесенка... получилось

черт знает что... Шумели, галдели, хлопали, шикали; в буфете едва не подрались, а на

галерке студенты хотели вышвырнуть кого-то, и полиция вывела двоих. Возбуждение

было общее. Сестра едва не упала в обморок, Дюковский, с которым сделалось

сердцебиение, бежал, а Киселев ни с того ни с сего схватил себя за голову и очень

искренне возопил: «Что же я теперь буду делать?» Актеры были нервно напряжены... На

другой день после спектакля появилась в «Московском листке» рецензия Петра Кичеева,

который обзывает мою пьесу нагло-цинической, безнравственной дребеденью» (24 ноября

1887 года).

Я был на этом спектакле и помню, что происходило тогда в театре Корша. Это было

что-то невероятное. Публика вскакивала со своих мест, одни аплодировали, другие шикали

и громко свистели, третьи топали ногами. Стулья и кресла в партере были сдвинуты со

своих мест, ряды их перепутались, сбились в одну кучу, так что пос-{187}ле нельзя было

найти своего места; сидевшая в ложах публика встревожилась и не знала, сидеть ей или

уходить. А что делалось на галерке, то этого невозможно себе и представить: там

происходило целое побоище между шикавшими и аплодировавшими. Поэтому не

удивительно, что всего только две недели спустя после этого представления брат Антон

писал из Петербурга: «Если Корш снимет с репертуара мою пьесу, тем лучше. К чему

срамиться? Ну их к черту».

На следующий же день после описанного спектакля к брату Антону пришел на

квартиру известный драматург Крылов-Александров, на пьесах которого держался тогда

репертуар московского Малого театра. Слава Фемистокла не давала Мильтиаду спать. С

первого же нюха почуяв в «Иванове» много оригинального и предчувствуя дальнейший

успех этой пьесы, он предложил брату Антону свои услуги: он-де исправит ее, кое-что в

ней изменит, кое-что прибавит, но с тем, чтобы он, Крылов, шел за полуавтора и чтобы

гонорар делился между ними пополам. Это возмутило Чехова, но он и вида не подал, как

ему было неприятно это предложение, и деликатно ему отказал.

Когда затем брат Антон написал свой известный, обошедший всю Россию водевиль

«Медведь», то и Крылов одновременно же выпустил свой водевиль «Медведь сосватал», и,

должно быть, неспроста. Брат Антон рассказывал нам потом со смехом по приезде своем

из Петербурга, что к одному из тамошних молодых драматургов пришел Крылов, но с

обратным предложением: чтобы этот драматург оживил его, Крылова, пьесу. Когда тот

достаточно поработал над ней, Крылов уплатил ему за труд всего только десять рублей. С

молодым драматургом от обиды сделалась истерика.

– Я швырну их ему в морду! – волновался драматург. {188}

А сидевший тут же В. А. Тихонов, тоже драматург, мрачно ему сказал:

– Это деньги подлые. Их надо пропить.

Почти одновременно с «Ивановым» шла в театре Корша пресмешная пьеса Ивана

Щеглова «В горах Кавказа». Тогда же появилась в продаже и книга этого автора «Гордиев

узел»; и пьеса и книга брату Антону и мне очень понравились: в них было что-то свежее,

молодое, прыскавшее юмором, как из фонтана. Каково же было наше удивление, когда

этим самым Иваном Щегловым оказался отставной капитан, да еще совершивший