Вокруг Чехова

достав денег, в бессилии опустился на лавочку на Сретенском бульваре. Далее я буду

писать уже со слов моего брата Антона Павловича. Когда Суворин сидел на лавочке,

какой-то молодой человек с большой папкой под мышкой подсел к нему. Они

разговорились. Молодого человека тронуло его положение. Он полез в карман и вынул

оттуда пакет с пятью сургучными печатями.

– Вот маменька прислала мне пятнадцать рублей, – сказал он. – Я их только что

получил в почтамте. Если хотите, возьмите их. {180}

Это было находкой для Суворина. Чтобы не остаться в долгу, он спросил у молодого

человека, кто он и как его зовут.

Это оказался В. П. Буренин, тогда еще только ученик Училища живописи, ваяния и

зодчества, а впоследствии известный памфлетист и критик «Нового времени».

Из Москвы А. С. Суворин переехал в Петербург, где сделался ближайшим

сотрудником коршевских «С.-Петербургских ведомостей» и писал там под псевдонимами

«А. Бобровский» и «Незнакомец». Это был самый пышный расцвет Суворина как

журналиста. Его фельетонами зачитывались. В них он, как говорится, бил не в бровь, а

прямо в глаз, за что и был приговорен на целые полгода к тюремному заключению. От

него доставалось всем сильным мира сего, при этом он так искусно обличал их, что трудно

было к нему придраться. Газета «С.-Петербургские ведомости» была казенной, и

исключительно из-за фельетонов А. С. Суворина ее отобрали от В. Ф. Корша, передали

другому арендатору (за взятку) и отстранили от нее «Незнакомца». Тогда он перешел в

«Биржевые ведомости» и стал продолжать там свои воскресные фельетоны. Это

продолжалось до 1875 года, когда вдруг вспыхнуло на Балканском полуострове

Герцоговинское восстание, втянувшее затем Россию в русско-турецкую войну. За очень

небольшую сумму А. С. Суворин купил право на издание газеты «Новое время», поручил

все дело жене, а сам отправился корреспондентом на войну. Проникнув в штаб сербского

князя Милана, он завязал там отношения и стал из первых же рук получать мельчайшие

подробности сражений и посылать их для напечатания в свою же газету «Новое время».

Жена отправляла ее прямо в пачках на войну, и там ее расхватывали в розницу свои же

офицеры-русские в какие-нибудь полчаса. Только из нее они узнавали подробности тех

сражений, в которых участвовали, а часто даже {181} и то, остались ли они победителями

или были побеждены. Это и было залогом успеха газеты. Не прошло и пяти-шести лет, как

уже определилось, что главными подписчиками стали военные и чиновники, и благодаря

этому газета мало-помалу стала приобретать свойственный ей специфический характер.

Между тем Суворин стал стареть; сделались взрослыми его дети от первой жены и

овладели газетой целиком. А. С. Суворин почти отстранился от нее, выступал в ней только

в пламенных «Маленьких письмах», в которых все еще можно было узнать прежнего

«Незнакомца», и весь ушел в изучение эпохи Смутного времени, в беллетристику,

историю литературы и в драматургию. В это-то время и познакомился с ним Антон Чехов.

Страстный любитель книги, А. С. Суворин широко развернул книгоиздательство,

безгранично удешевил книгу (например, сочинения Пушкина в 10 томах – 1 рубль 40

копеек). Тем временем в газете, носившей его имя, стал проявляться дух ненавистничества

к национальному меньшинству. Совершенно непонятное ожесточение против Финляндии,

Польши и прибалтийских провинций, не говоря уже о евреях, приводило в смущение даже

равнодушных людей. Это ненавистничество резче всего выразилось в 1898 году, когда в

Париже начался известный процесс Дрейфуса, заинтересовавший все европейские и

американские умы.

Через Суворина я познакомился с почтеннейшим А. Ф. Кони. Встретившись как-то

со мной в одном из книжных магазинов на Невском в Петербурге, А. С. Суворин вдруг

что-то вспомнил и, вытащив из бокового кармана пакет, обратился ко мне с просьбой:

– Миша, голубчик, съездите сейчас к Кони и передайте ему от меня вот это письмо!

С произведениями отца А. Ф. Кони я был знаком уже давно по его водевилям, на

которых любил по-{182}смеяться в театре; самого же, Анатолия Федоровича, которого

уже много времени привык уважать за его судебную деятельность и за ученые и

литературные труды, я лично еще не знал. Я застал Кони в его кабинете одного,

представился и передал ему пакет от Суворина. Мой брат Антон Павлович тогда уже

получил Пушкинскую премию от Академии наук, в присуждении которой участвовал и

Анатолий Федорович, и мы разговорились об этом. Я собрался уходить, но Кони меня

задержал насильно. Разговор перешел с Пушкинской премии на самого Пушкина, и меня

поразило то, что Кони знал всего Пушкина наизусть и декламировал его с увлечением и

вдохновенно, иногда подымая руку кверху. Потом опять разговорились о брате Антоне

Павловиче. Кони говорил о нем с дрожью в голосе, глаза его покрылись влагою, и на его

бритом лице, с бородкой точно у английского квакера, появилось нежное, чисто отеческое

выражение.

– Ах, какой он талант!– воскликнул Кони. – Какой значительный, прекрасный

талант!

Впоследствии, когда я стал серьезно выступать на литературном поприще, Кони

делал доклад в Академии наук о моей книге «Очерки и рассказы», и она была удостоена

почетного отзыва88. Это было для меня полной неожиданностью.

Актер Павел Матвеевич Свободин приезжал к нам на дачу на Луку не раз. После

постановки в Петербурге пьесы Антона Чехова «Иванов» и суворинской драмы «Татьяна

Репина», что было в 1889 году, в которых Свободин принимал участие, этот артист очень

привязался к брату Антону, и они сдружились. Павел Матвеевич, или, как мы его в шутку

называли по-французски, «Поль-Матьяс», и мой брат Антон, оба выдающиеся юмористы,

смешили все население Луки своими остроумными выходками, затевали смехотворные

рыбные ловли, на ко-{183}торые Свободин выходил во фрачной паре и в цилиндре, и

были неистощимы на шутки. Нужно только представить себе человека на деревенском

берегу реки, заросшем камышами, в белой манишке и при белом галстуке, во фраке, в

цилиндре и в белых перчатках, с серьезным видом удящего рыбу, и мимо него в

выдолбленных челноках проезжавших крестьян. Целой компанией ездили в Ахтырку –

тогда захолустный провинциальный городишко, где, остановившись в гостинице,

Свободин выдал себя за графа, а брат Антон – за его лакея, чем оба они и привели в

немалое смущение прислугу. Свободин, как артист, выполнял свою роль изумительно.

Приезжал он к нам потом и в Мелихово, уже совсем почти перед смертью, и оставил

самые лучшие воспоминания. Он очень любил всех нас и, приезжая к нам, чувствовал себя

как в родной семье, что не стеснялся высказывать вслух. В последние годы своей жизни

он сделался необыкновенно мягким, нежным, привязчивым, и когда он гостил у нас, то

казалось, что на всем белом свете, кроме нас, у него не было ни единой близкой души.

Привозил он к нам с собой и своего сына Мишу, очень похожего на него и уже тогда

обещавшего быть таким же талантливым, как и его отец, но судьба этого мальчика была

очень печальна. Будучи студентом, он был найден застрелившимся на лестнице

совершенно чужого для него дома, как говорили перед дверью любимой им женщины. Сам

Свободин умер осенью 1892 года от разрыва сердца на сцене Михайловского театра в

Петербурге, прямо на посту, в гриме и в костюме, во время представления комедии

Островского «Шутники».

По мысли Антона Чехова, Суворин затеял издание романов Евгения Сю («Вечный

жид») и Александра Дюма («Граф Монте-Кристо», «Три мушкетера» и прочее). Чехов

настаивал, чтобы романы эти, в особенности А. Дюма, были изданы в сокращениях, чтобы