Мы родились и жили на Урале–реке... (СИ)

94

себе, когда приходилось поднимать тяжелую сырую заготовку валенка.

Сестре приходилось терпеть боль: ведь она теперь не маленькая,

беспомощная девочка, а настоящая работница.

Через два месяца самостоятельной работы Шура впервые выполнила

норму. Позднее она стала постоянно перевыполнять ее и оказалась в числе

ударниц.

Изготовленные на фабрике катанки сестре не нравились: были

жесткими и некрасивыми. Она никогда не надевала их. Отец, как и раньше,

заказывал знакомому пимокату белые легкие чесанки для мамы и дочери.

На вещевом базаре покупал черные валенки (для себя и ребят): придирчиво

рассматривал подошвы, проверял их крепость, своими мозолистыми

руками старался размять голенища.

Шура неторопливо знакомилась с фабрикой. Побывала в

сортировочном и моечном цехах, внимательно рассмотрела незнакомые

машины. Верхний, светлый этаж здания оценила как «скучный»: там

сидели одни начальники – директор фабрики, секретарь партийной

организации, председатель профкома. Они не интересовали сестру. Как и

веселый комсомол, в ряды которого она так и не вступила. Наверное,

потому, что отец по-прежнему неодобрительно, а порою и резко

отрицательно говорил о современной шумной, «безалаберной» (по его

мнению) молодежи. Для него комсомольцы и пионеры – «болтуны» и

«бездельники», не умеющие и не желающие серьезно исполнять нужные

дела. Мужчин – рабочих на фабрике – мало (начальники – не мужчины).

Шура видела их редко. Лишь иногда из низкого дальнего здания котельной

выбегали грязные, с сажей на лице и руках кочегары, чтобы подышать

свежим воздухом. В катальный цех заходили лишь «чистые» рабочие –

ремонтники и электрик: они проверяли станки и электропроводку.

Женщины встречали мужчин весело – насмешливо: пришедшие на

некоторое время отвлекали катальщиц от шумной однообразной работы.

На пять - десять минут в цеху наступала радующая всех тишина:

проводилась проверка станков и приборов.

8

Все случилось, как всегда, неожиданно. Шура познакомилась и

подружилась с молодой, как она, работницей, Полиной (Полей), дочерью

известного в городе бондаря Шишонкова. Его небольшая мастерская на

бывшей Мостовой (недалеко от Чагана) улице всегда привлекала

мальчишек: летом они толпой стояли около открытой двери и

внимательно наблюдали за тем , как немолодой мастер работает

деревянным молотком (киянкой): он делал не только бочки и ушаты, но и

санные полозья, конские дуги, «клещи» для хомутов и пр. Даже в годы

95

«решительного наступления» власти на частное предпринимательство

ремесленник сумел сохранить свою мастерскую, превратив ее в отдел (цех

) городской ремонтной артели.

Район, где жил и работал бондарь, пользовался шумной известностью

в городе. «Чаганские» ребята, веселые скандалисты, азартные любители

уличных игр и активные участники массовых драк, старались доказать

свою особенность и независимость от ребят других городских районов

(«мы - сами по себе»).

В том районе находилась единоверческая Никольская церковь

(разрушена в середине 30-х годов) и жили потомственные старообрядцы –

«церковники», люди самостоятельные, всегда недовольные властью – и

старой, и новой.

Видимо, свободная атмосфера района повлияла на характер новой

подруги Шуры, девушки энергичной, веселой, острой на язык,

отвергающей старые, известные домашние правила, не слишком

трудолюбивой, любительницы откровенных женских разговоров (сплетен

?), кинофильмов в кинотеатре «Кзыл-Тан» и танцев в доме Карева.

Судьба непонятно зачем свела мою спокойную сестру с шумной

землячкой. Девушки даже внешне отличались друг от друга: одна –

темноволосая и черноглазая шатенка, другая – белокурая блондинка, со

светло-голубыми глазами. Может, они дополняли друг друга: шумная,

легкомысленная Полина и серьезная, застенчивая Шура? Сестра своим

характером тогда походила на нашу добрую, приветливую маму. Но через

два-три года работы на фабрике в ней проснется честолюбивое фамильное

начало. Думается, что встреча и дружба с «дочерью городской окраины»

помогли проявлению и укреплению в ней особого, «семейного» характера.

Полина подошла к Шуре в первые же дни ее работы: «Ну, и как тебе

здесь?. .Не страшно? Не бойся. Скоро привыкнешь». Действительно, через

несколько пятидневок ( месяц тогда состоял не из традиционных недель, а

из советских пятидневок, затем – шестидневок) сестра, действительно,

стала привыкать к цеху и познакомилась с работницами.

Шуру удивляла та свобода и легкость, с какой ее подруга

разговаривала с незнакомыми людьми... Потомственная уралка, в отличие

от Полины, не привыкла делиться с чужими откровенным, душевным и

сердечным. И дома такие разговоры велись крайне редко. С кем можно

было говорить? С братьями? Что они знают и понимают?. И чем могут

помочь? Мама в нынешней жизни .плохо разбиралась. У отца все слишком

просто: «Нечего тратить время на пустые разговоры. Делом надо

заниматься».

В цеху было совсем по-другому.. Здесь следовало отвечать, когда к

тебе обращались с любым вопросом, участвовать в разговорах-спорах о

дружбе и любви, встречах и расставаниях. Но не только сердечные дела

96

интересовали и волновали работниц. Одна из них посоветовала Шуре:

«Учиться тебе надо, девушка. Ты еще молодая, тебе следует думать о

своем будущем. Сколько классов кончила?. Четыре?. Мало. Хотя бы

шесть-семь. Поступай в школу. Учись. Иначе трудно будет. Всю жизнь

простоишь у станка».

Шура и сама понимала, что надо учиться. Но когда и как? Весь день в

цеху работаешь, вечером помогаешь маме. Своими мыслями-сомнениями

сестра поделилась с Полиной. Та сразу же нашла решение: «И что думать?

Поступай в вечернюю школу. Она недалеко от твоего дома. Ходить ночью

не страшно. Скажи родителям». Но Шура не сразу решилась на такой

разговор: «Ты что? Разве отец разрешит мне учиться? Он постоянно

твердит, что дома дел уйма и маме одной трудно справляться с ними. Ведь

у нас не только лошадь, но и корова, свинья, куры. За ними надо

ухаживать.» Подруга не согласилась: «Ну и что?. У всех хозяйство. Пусть

им занимаются братья. Старший почти взрослый. Он накормит и напоит

вашу скотину. Ты о себе хоть раз подумай».

Дочери было трудно начинать откровенный разговор с отцом: она

привыкла делать так, как он предлагал-требовал. Она знала, что отец не

согласится с ее просьбой. Родитель, конечно, видел, что жизнь меняется,

понимал, что надо как-то иначе заботиться о детях и отказаться от

некоторых прежних требований и запретов: «Что ж... Сыновья пусть

учатся, а дочери зачем?».

Беседа (нелегкая для Шуры) все же состоялась: «Папа, на фабрике мне

советуют поступить в школу». Последовал удивленный возглас отца: В

какую-такую еще школу? Разве ты плохо работаешь?». Дочь постаралась

объяснить: «Нет... Никто не жалуется, все считают меня хорошей

катальщицей, но говорят, что надо обязательно учиться. После школы могу

стать бригадиром Ведь неграмотную не сделают начальником, даже

маленьким. Мне тяжело всю смену стоять у станка, плечо и рука начинают

болеть. Да и сама я хочу учиться. Не буду же я всю жизнь перебирать

шерсть и складывать заготовки. Ты же разрешаешь и Грине, и Володе, а

мне почему-то нет».

Шура не выдержала и расплакалась. Она видела, что отец не понимает

ее желания и не слышит сказанных ею слов. Отец же нашел в просьбе

дочери вредную, никчемную попытку изменить традиционную семейную