Мы родились и жили на Урале–реке... (СИ)

относились к своим косам, заботились об их красоте.

Отец кричал (в доме, но во дворе было слышно), не сдерживая себя и

не выбирая выражения: « Зачем постриглась? Да знаешь ты, кто так

ходит?. Уличные девки. Еще надень на голову красную косынку да

короткую юбку выше колен». Он, верно, забыл, каким модником был сам в

молодые годы.

Незадолго до этого события Шура познакомила родителей с Иваном,

которого они приняли как ее будущего жениха (своего зятя): «Если не так,

то зачем приводить чужого человека в наш дом ?». Встречи Шуры с

названным женихом продолжались недолго: осенью 37-го года (с

некоторым опозданием как кормильца малолетних брата и сестры) его

призвали в армию и отправили на Дальний Восток. Невеста, по мнению

отца, должна вести себя скромно, а дочь нарушила это старое правило:

«Что теперь скажешь своему Ивану? Захотела быть красавицей, пока его

нет рядом?».

Обвинения, предъявленные старым казаком дочери в тот день,

поражали своим обидным и необъяснимым многообразием: вспоминались

какие-то ее старые ошибки – «грехи», о которых в семье давно забыли, но

отец почему-то неожиданно их вспомнил. Оказывается, Шура и раньше

(как только пошла в вечернюю школу) совершала что-то неприличное,

дурное, о чем «при людях и говорить-то стыдно». Отец, наверное,

продолжал бы говорить долго, обвиняя дочь в немыслимых делах-

ошибках, но за Шуру вступилась мама: «Ну, что ты, Семеныч, расшумелся.

Зачем детей пугать?.. Ведь ничего страшного не случилось. Все, слава

Богу, живы-здоровы. Косы!?. А что косы? Дело наживное: вырастут снова»

103

Ее слова подействовали на отца успокаивающе: «обличительные» и

«разоблачительные» речи замолкли.

Вообще, наш родитель иногда, без видимых причин, мог устроить

дома шумную сцену, о которой на следующий день старался не

вспоминать. Как говорила мама, он «моментально отходил» Но сдерживать

свой горячий, самолюбивый семейный норов отец не всегда мог. Да и

хотел ли ?

11

Отец пытался сопротивляться пришедшему новому, но все же

вынужден был что -то менять и в своем характере, и в нашей семейной

жизни. Не всегда у него получалось, но все же разумом понимал или

душой чувствовал, что дети будут жить в другом мире, который ему

совсем не по нраву.

Он неохотно, но все же прислушивался к словам мамы, раньше его

понявшей, что сыновья должны обязательно учиться, а не только работать.

Отец, думается, теперь осуждал себя за то, что когда-то не разрешал

дочери посещать школу, а постоянно отправлял ее на бахчу. Однако

открыто признавать свои ошибки, как обычно, самолюбивый казак не

хотел.

Старшему сыну Григорию (Грине) было разрешено учиться в школе

все десять лет. Наверное, потому, что, болезненный с ранних лет, он не мог

помогать отцу даже в самой простой и легкой работе. С Владимиром (как

позднее и со мной) дело обстояло несколько иначе: отец неохотно

отпустил нас в «классы», потребовав, чтобы мы обязательно выполняли

все «нужные дому дела» а не «тратили попусту время». Мама согласилась

с ним.

Всегда спокойная и приветливая, она на своих плечах держала весь

дом и духовное благополучие семьи, благотворно влияя на неё. Не только

на своих шумных ребят, но и на жесткого в своих требованиях мужа. Мама

успокаивала его, когда он бурно выражал недовольство «нонешней»

жизнью или ругал мальчишек: «Пожалуйста, не кричи так громко.

Услышит недобрый человек и сообщит куда не следует. Пусть дети сами

думают, как будут жить».

В нашем доме появились некоторые приметы нового. Сначала

заговорило радио. Это случилось в 1937-м году. Гриня давно просил об

этом. Мама поддержала его, сказав отцу: «Нельзя мальчишек держать в

темноте. Вокруг разная жизнь, а они ничего о ней не знают» И он

согласился (правда, неохотно). В горнице, между окон, укрепили черный

диск – репродуктор. Для младшего брата он был неким загадочным чудом.

Костя готов был слушать все дневные передачи, хотя их содержания не

104

понимал и не запоминал. Но для него главное состояло в другом: «Ведь

говорит, когда я хочу».

Отец смотрел на «болтающий всякий вздор» круг насмешливо и

обычно просил детей выключить его: «Пусть помолчит, отдохнуть ему

надо...А то все ля-ля да ля-ля. Да и вам делом пора заняться». Он так и не

смог привыкнуть к радио. Лишь во время войны и в последние годы жизни

иногда прислушивался к голосу диктора-«болтуна», но недоверчиво

воспринимал радостные передачи. Думается, отец знал настоящую жизнь

значительно полнее и лучше, чем много и красиво говоривший диктор.

Вслед за радио в горнице появился письменный стол, за которым

можно было спокойно выполнять школьные задания. Для старшего сына,

увлекавшегося черчением, родители купили особую чертёжную линейку и

готовальню с набором рейсфедеров, циркулей и пр. Рядом со столом

поставили небольшую этажерку. На ее полках появились не только

учебники, но и художественные произведения ( А. Пушкин, М. Лермонтов,

Л. Толстой, М. Шолохов, Вальтер Скотт, Майн Рид и др.).

Во второй половине 30-х годов началась активная электрификация

города. На высоких уличных столбах со сверкающими белыми

изоляторами монтеры укрепляли фонари.. В соседних домах, где жили

начальники, зажглись «лампочки Ильича». Но в нашем их не было.

Мальчишки часто задавали отцу один и тот же вопрос: «Когда у нас будет

свет? Ведь столб рядом». Ответ звучал коротко и неопределенно:

«Погодите. Скоро проведут и к нам». Как долго придется ждать это

«скоро», никогда не говорил. Взрослые знали, что электрический свет

дешевле и удобнее, чем привычный, но ведь «придется тратить деньги на

провода и лампочки», – объяснял отец. И все же отнес заявление в

«электрическую контору», потом несколько раз заходил туда, чтобы

услышать знакомые слова: «Ваше заявление рассматривается, но решение

по нему еще не принято. Очередь не подошла». На вопрос: «Когда

подойдет?» следовал стандартный ответ: « Мы Вам обязательно сообщим.

В свое время».

Конечно, в эту контору могла бы пойти Шура. Ее многие знали в

городе как передовую работницу Ударницу, стахановку, не раз награждали

премиями и грамотами. Но пробудившийся в ней самолюбивый, как у отца,

характер не позволял сестре кого-то просить. Решили терпеливо ждать:

«Дойдет и до нас очередь. Когда-нибудь».

Жизнь в нашем доме менялась совсем незаметно для постороннего

глаза. Может, слишком медленно – для мальчишек.. И все же хочется

вспомнить еще одно, небольшое, но по-своему знаковое событие,

связанное с отцом.

Недалеко от нашего дома находился небольшой сквер-садик со

странным для Уральска названием «Металлист» (раньше здесь обычно

105

отдыхали мелкие чиновники и приказчики). В летние вечера часто

выступал местный оркестр, собирались ребята и девушки – любители

танцев, демонстрировались новые кинофильмы, проводились молодежные

беседы, читались лекции, иногда выступали местные журналисты и

столичные писатели, случайно занесенные попутным ветром в Уральск

(среди них – В. Иванов, В. Правдухин, А. Толстой и др.).

Я, как и все «опытные» городские ребята, самостоятельно попадал в

садик: находил щель в заборе или обманывал контролеров, чтобы

посмотреть очередной кинофильм и полюбоваться фонтаном в

центральном круге. Увидев все «хорошее», спокойно возвращался домой:

танцы и лекции меня тогда не интересовали.

Зимой танцевальный круг заливали водой, и он превращался в