Петр Шелест

Избрание Владимира Щербицкого означало не только то, что Брежнев получил на Украине столь желанного управляемого руководителя. Это означало еще и укрепление позиций близкого к генсеку «днепропетровского клана» руководителей. Именно тогда распространилась такая шутка: «В истории Украины был допетровский период, потом петровский, а сейчас – днепропетровский».

Глава 4

Финал

После переезда в Москву Шелест оставался членом Политбюро ЦК КПСС и по рангу ему была предоставлена дача Анастаса Микояна в Калчуге – деревне в Одинцовском районе Московской области, где находились дачи советской элиты и где до самоубийства жены жил даже Иосиф Сталин. Летом 1972 года в Подмосковье начались лесные и торфяные пожары. Они были настолько масштабными, что на их ликвидацию мобилизовывали воинские части. Вот эти пожары и стали своеобразным эмоциональным фоном состояния Петра Шелеста. У него начались тяжкие переживания из-за несправедливости, допущенной по отношению к нему. Он старался больше времени проводить дома. И именно в первые два года в Москве своебразной отдушиной для него стали дневники. Он много писал, делал заметки.

Позже Петр Ефимович с женой поселился в номенклатурном доме по улице Большая Бронная.

Шелест буквально с первых дней ощутил, что в большую политику ему уже никогда не вернуться. Почувствовал он и свою невостребованность в Совете Министров СССР, поскольку сам Алексей Косыгин сказал, что еще не определился с будущими обязанностями своего нового зама. Потом Шелесту предложили курировать самые тяжелые участки в экономике – топливо и энергетику. Он отказался. 26 мая 1972 года он написал заявление в ЦК КПСС, просил «в связи с резким ухудшением здоровья и крайне угнетенным морально-физическим состоянием» освободить его от обязанностей члена Политбюро и новой должности. «Не усугубляйте мою тяжесть, – говорилось в заявлении, – не доводите до печальных нежелательных последствий. В моей работе я всегда за все платил сам. Прошу удовлетворить мою просьбу». Петр Ефимович рассказал о заявлении Николаю Подгорному и тот, разумеется, посоветовал его не подавать. Заявление в ход не пошло.

В конце мая решился вопрос о компетенции Шелеста. Его обязали курировать работу Министерства путей сообщения, Министерства Морского флота, Министерства связи, Министерства здравоохранения, Министерства медицинской промышленности, Министерства транспортного строительства, Министерства лесной и деревообрабатывающей промышленности, речной, автомобильный транспорт, автодороги. Он старался работать энергично, как делал это всегда. Кстати, Алексей Косыгин его всячески поддерживал, помогал. Вместе с тем, когда Шелест в рамках своих новых полномочий хотел поехать на Украину с целью посещения некоторых объектов, ему вежливо, но твердо было отказано.

В начале июня 1972 года в Киев поехала жена Петра Ефимовича Ираида Павловна и поняла, что антишелестовская кампания в УССР еще только разворачивается. Шелест позвонил Щербицкому. Состоялся еще один крайне тяжелый разговор, но Петр Ефимович понял, что руководят всем из Москвы. Состояние Шелеста заметил Косыгин и всячески пытался его успокоить, ссылаясь на собственный опыт опалы при Сталине. «Креплюсь, – записывает 6 июня Шелест, – думаю, что в работе многое притупится, но обида, несправедливость никогда не забудутся. Мне очень жалко Иринку и сыновей моих, если бы не они, я бы принял другие меры и шаги». Трудно сказать, что именно он имел в виду…

Тем временем на Украине начали происходить события, которые еще раз убедили Шелеста, что он не должен был соглашаться на переезд в Москву. 19 июня 1972 года, фактически через месяц после смещения бывшего первого секретаря, Щербицкий проинформировал членов Политбюро ЦК Компартии Украины о заседании Политбюро ЦК КПСС, состоявшемся еще 30 марта. Того самого заседания, на котором с докладом выступал Юрий Андропов, где критиковали Шелеста и о котором сам он (в силу не совсем понятных причин) не проинформировал партийное руководство УССР. 20 июня было проведено совещание с первыми секретарями обкомов партии, председателями облисполкомов, руководителями министерств и ведомств УССР, длившееся семь с половиной часов. 25 июня Щербицкий направил в ЦК КПСС пространную информацию о совещании. Подробную запись содержания выступлений на совещании оставил и поместил в своих мемуарах Федор Овчаренко.

Если сказать кратко, то Шелесту припомнили буквально все, но начал Щербицкий с того, что в УССР возросли «националистические, сионистские тенденции». После этого можно было в принципе ничего не обсуждать. Однако обсуждение состоялось. Дзюба, «самиздат», собрания у памятника Тарасу Шевченко, хор «Гомін», этнографический музей в Пирогово и заповедник на Хортице, «насильственное внедрение украинского языка» (издание Пушкина на украинском, трансляция футбола по 1-й программе на украинском, в Севастополе на пляже надписи на украинском, в Закарпатье венгры и румыны после окончания средней школы не знают русского языка, все мероприятия ведутся на украинском), а также «нечеткое выступление» Шелеста на V съезде писателей с призывом «Берегти рідну українську мову», дело «Блок», «заигрывание с творческой интеллигенцией» (в частности в виде путешествия на теплоходе по Днепру), «попытки реабилитировать Мазепу, а Б. Хмельницкого представить предателем, пересмотреть роль Петлюры, Центральной Рады, переоценить роль Скрыпника» – Щербицкий ничего не забыл. В заключение он подчеркнул: «Мы сами должны сделать вывод из всего этого».

Владимир Цыбулько, Алексей Ватченко, Виктор Добрик (он снова клеймил фильм «Белая птица с черной отметиной») дружно перешли в атаку на «украинский национализм», который теперь прочно ассоциировался с деятельностью Шелеста. Федорчук упрекал его даже в том, что он не хотел его назначения в КГБ УССР (как будто это назначение зависело от первого секретаря). То и дело в выступлениях упоминалась книга Шелеста «Украина наша Советская», которая, по утверждению Федорчука, у националистов получила самую положительную оценку. Критические стрелы летели и в сторону секретаря по идеологии Федора Овчаренко.

В упомянутой информации о совещании, направленной в ЦК КПСС, формулировки были еще более категоричными. Например, утверждалось, что «с одной стороны, т. Шелест П. Е. с трибуны вел разговоры о борьбе с национализмом и сионизмом, а с другой его все больше разъедала инфекция национализма». Щербицкий рассчитывался со своим противником «по полной программе», поэтому в записку попало даже утверждение о том, что Шелеста надо было освободить еще раньше, что «пребывание т. Шелеста П. Е. в Политбюро ЦК КПСС – это вопрос времени».

О книге Шелеста «Украина наша Советская», упомянутой в записке несколько раз, было сказано, что она «подогревает нездоровые националистические чувства и настроения». В «беспринципности» был обвинен Федор Овчаренко. В записке был важный для московских вождей пассаж: «…У нас есть с кого брать пример: наш ленинский Центральный Комитет КПСС, его Политбюро, Генеральный секретарь ЦК КПСС всей своей деятельностью показывают уважение и строгое соблюдение норм партийной жизни, принципов коллективности, систематически информируют партийный актив по всем важнейшим вопросам жизни и политики партии и нашего государства, советуются с активом, внимательно прислушиваются к мнению низовых партийных работников».

Исполненная в стиле отвратительного политического сервилизма и тенденциозности, записка, конечно, отражала тот факт, что разрешение на критику Шелеста в такой тональности было дано свыше. Как и на критику Овчаренко. Его, в частности, клеймили на Пленуме ЦК Компартии Украины в июле 1972 года. А в сентябре того же года Щербицкий предложил Овчаренко написать заявление о переходе на научную работу. На вопрос, чем вызвано такое предложение, последовал ответ: в ряде вопросов, связанных с работой Шелеста, виноват и секретарь ЦК по идеологии. 23 сентября Федор Овчаренко написал заявление об уходе «в связи с ухудшением состояния здоровья».