Петр Шелест

В июле 1970 года Председателем КГБ при Совете Министров УССР назначили Виталия Федорчука. Он начал с жесткой критики своего предшественника Виталия Никитченко. Как отмечал в своем дневнике Шелест, Федорчук стал заниматься «несвойственными делами: превышением власти и законности, контрольными функциями за советским и партийным активом». И это была правда, нового «первого чекиста» Украины интересовали секретари ЦК, обкомов, ответственные работники Совета Министров.

Федорчук неоднократно заявлял: «Мы работаем на весь Союз и никакой Украины в нашей работе не существует». Он проявил себя как безоговорочный сторонник жестокого подавления инакомыслящих, преследования диссидентов, национальной интеллигенции и «самиздата». Однако главным его заданием было собрать материал на Шелеста, доказать, что он должным образом не руководил борьбой против «националистов» и диссидентского движения.

В феврале 1971 года в Киев приехал Юрий Андропов. Петр Ефимович был убежден, что шеф КГБ приехал явно с заданием выяснить его мысли и позиции перед съездом партии. Произошел откровенный разговор, причем Шелест давал достаточно резкие критические оценки стилю руководства центра, стилю работы Политбюро под руководством Леонида Брежнева. «…Я, – записал после этого Петр Ефимович в дневнике, – ведь сам об этом говорил Брежневу, и не один раз. В общем, беседа с Андроповым прошла хорошо, но чувствую, что она для меня даром не пройдет».

Сейчас сложно поверить, но в СССР не существовало закона о деятельности спецслужб, что создавало для них огромные возможности, обширную сферу компетенции. Кроме того, стоит принять во внимание и то, что «украинский» КГБ был всего лишь провинциальным филиалом московского центра. Недаром в январе 1969 года Шелест фиксирует в своем дневнике: «О диссиденте Чорноволе надо собрать все материалы, обобщить все и предъявить ему обвинение. Но все это можно делать только с санкции Москвы, но, при этом, если мы промедлим, нас же и обвинят в примиренчестве к “фронде”».

Как уже отмечалось, и при Шелесте погромных акций в Украине было предостаточно: тут можно указать на аресты и судебные процессы 1965–1966 годов или на нашумевший процесс Вячеслава Чорновола в 1967 году. Хотя понятно и другое: те акции не идут в сравнение с широкомасштабными действиями Виталия Федорчука, убежденного, что Шелест «заигрывает» с «националистами». Сам Шелест 19 сентября 1970 года делает запись в дневнике: «…Федорчук занимает явно экстремистскую позицию, проявляет чересчур большую «активность и смелость». Безусловно, делает все это не самостоятельно, а с санкции и поддержки Москвы, и больше того: не только с санкции, а по прямому указанию и плану… «Докапывается», почему не было настоящей борьбы против националистов и «труда» Дзюбы. По его мнению, борьба тогда, когда просто без разбора сажают в тюрьму».

26 февраля 1972 года Петр Ефимович делает такую запись: «Подбираются к известному писателю В. Некрасову, уже вызывали его на допрос. О художнике Гончаре говорят, что он у себя на квартире имеет коллекцию старинных икон, большой любитель искусства, но и несколько «вольнодум», хотя и член партии. КГБ домогается всю эту коллекцию «прикрыть» из-за боязни, что на квартире у Гончара собирается интеллигенция. Ставят все эти вопросы, а за моей реакцией «присматриваются». Ну что ж, и пусть. Но я не могу такие вопросы слепо, тем более тупо решать».

Федорчук со своими подчиненными начал формировать дело «Блок», по которому будут производиться аресты диссидентов. Фигурантами этого дела станут Иван Свитлычный, Евген Сверстюк, Нина Строкатова, Зиновий Антонюк, Микола Плахотнюк, Александр Сергиенко, Ирина Калинец, Василь Стус, Данило Шумук, Леонид Плющ, Вячеслав Чорновол, Иван Гель, Михайло Осадчий, Стефания Шабатура и другие. Как уже отмечалось в январе – апреле 1972 года в УССР было арестовано более 70 человек. Именно в дело «Блок» сначала пробовали «вписать» Ивана Дзюбу, чтобы создать хоть какие-то основания для его ареста.

Когда в марте 1972 года Дзюбу хотели уволить с должности редактора в издательстве «Днипро», Шелест на сообщении Федорчука написал такую резолюцию: «Тов. Овчаренко Ф. Д. Примите меры. Дзюба должен работать до окончательного решения вопроса. Доложите».

28 марта того же года Федорчук направляет Шелесту новые материалы по делу «Блок», изготовленные в одном экземпляре и подлежащие возврату в КГБ. Опираясь на выводы «комиссии компетентных специалистов» относительно памфлета «Интернационализм или русификация?» и на утверждение этих выводов на Политбюро ЦК Компартии Украины, он отмечает: «Получено согласие на привлечение Дзюбы к уголовной ответственности».

Тем временем в Москве 30 марта было устроено еще одно политическое действо, в центре которого совсем не случайно оказался Петр Шелест. В 11 часов утра в Кремле открылось заседание Политбюро ЦК КПСС, на котором Юрий Андропов делал доклад о враждебной пропаганде и о ее влиянии, об обострении классовой и идеологической борьбы. Шеф КГБ, как и надлежит, говорил об антипартийных и антисоветских проявлениях внутри Советского Союза, о просачивании за кордон нежелательной информации, о распространении «самиздата».

Первым в обсуждении выступил Петр Шелест. Он был согласен с ключевыми тезисами доклада Андропова, говорил о сложной обстановке на Украине, вспоминал памфлет Ивана Дзюбы «Интернационализм или русификация?», сказал о необходимости ограничить въезд иностранных туристов и выезд евреев из Украины, подчеркнул, что национальная политика – сложный и тонкий вопрос. Леонид Брежнев во время выступления несколько раз подал реплики относительно книги Шелеста «Украина наша Советская», вышедшей в 1971 году: дескать, в ней воспевается казачество, пропагандируется архаизм. При этом Брежнев заметил, что сам он книги не читал, но вот так говорят. И еще генсек спросил, а почему по работе Дзюбы не было принято решительных мер – надо было больше проявить бдительности и в зародыше все заглушить.

Шелест почувствовал, что Брежнев специально заостряет все вопросы, как бы дает импульс для развития этих тем в дальнейших выступлениях. Так и произошло. В выступлениях то и дело возникала тема Украины с ошибками в национальной политике, с угрозами «национализма». Алексей Косыгин договорился до того, что вопрошал: а зачем в Украине в школах изучать украинский язык?

Когда начались выступления, Брежнев сделал воистину талейрановский жест: он несколько раз выходил из-за «председательского» стола, подходил к Шелесту со спины и как бы дружески клал ему руку на плечо. Видимо, это должно было означать – ты, мол, Петр Ефимович, не волнуйся, критика критикой, но все будет в порядке.

Но сразило Шелеста не это, а выступление Владимира Щербицкого, рассказавшего об опасности национализма на Украине, о связи Петра Ефимовича с сионизмом, о том, как много допускается ошибок в кадровых вопросах, поскольку выдвигают, как правило, одних украинцев, о том, что не приняли мер по книге Дзюбы. Председатель Совета Министров УССР ясно дал понять, что он не в «команде» первого секретаря.

Итоги подводил Брежнев. Он вышел за рамки андроповского доклада и недвусмысленно обозначил, что на Украине сложилась неблагополучная ситуация, о чем Шелест недостаточно информировал ЦК КПСС, что притуплена политическая ответственность со стороны руководства УССР. Конечно, это было неправдой, поскольку в Москву от Шелеста потоком, по заведенной традиции, шли информации обо всех проблемах. Кроме того, как уже отмечалось, и других «информаторов» тогда в Киеве хватало.

Вот как в своих воспоминаниях комментирует эту ситуацию Александр Ляшко: «Позднее, размышляя над тактикой, примененной Брежневым… я понял, что в Москве генсеком и его верным окружением все готовилось давно. Нужен был лишь удачный момент. А им определили упомянутое Политбюро с обсуждением доклада Андропова. Шелест выглядел там не совсем согласным с оценками идеологической работы на Украине, особенно по национальному вопросу. А вот Щербицкий был более покладист, признавал ошибки и недостатки. В отдалении лет стало понятным и то, что план смены руководства на Украине был задуман генсеком еще до XXIV съезда».