А. Блок. Его предшественники и современники

как роза попала на грудь Гаэтана, почему, что от этого произошло с Бертраном,

почему “исчез” Гаэтан и т. д.?» (IX, 285), — писал Блок, обдумывая, как ему

изложить концепцию драмы коллективу МХТа в 1915 г. Изменив замысел, Блок

не отказался от основных элементов сюжета. Получалось противоречие:

характеры развиваются «психологически, просто», а сюжет говорит другое.

Аллегоризм сюжета Блок предлагал понимать «музыкально», как соотношение

поэтических лейтмотивов, — отсюда рядом с формулой « мой Шекспир»

появляется формула « мой Вагнер» (IX, 287). Выходил стилистический

разнобой, открывавший еще более существенное идейное противоречие в

пьесе: решив сюжет «музыкально», Блок не смог создать историческую драму в

собственном смысле слова. Блок признавался, что избрал исторический сюжет

главным образом потому, что он «еще не созрел для изображения современной

жизни», и далее уже точно указывал, что за эпоху и людей он реально хотел

представить в средневековых костюмах: «… время — между двух огней, вроде

времени от 1905 по 1914 год» (IX, 288). Соединить два аспекта изображения —

историю и современность — в органическом единстве шекспировского типа

Блок не смог.

В намерения Блока вполне входило прочтение его драмы как произведения

о современных людях и их отношении к историческому времени в своей личной

судьбе. Поэтому не правы были критики из символистского лагеря, полагавшие,

что Блок в своей новой драме стремился уйти от современности и поэтому

создал произведение мертворожденное, вымученное. Публицист Д. Философов

из литературной группы Мережковского после выхода в свет «Розы и Креста»

писал, что от драмы «веет холодом», и объяснял эту мнимую отдаленность от

современности тем, что у Блока нет иллюзорного, религиозного оправдания

буржуазных отношений, нет «веры, нет непосредственного ощущения связи с

людьми как данного»274. Гораздо вернее определил тогда критик В. Гиппиус

основную тенденцию Блока как стремление понять современные коллизии и

противоречия без всяких мистических иллюзий; по его словам, больше всего

чувствуется в драме Блока «острая потребность найти пути в этом — уже не

волшебном — мире, в котором надо жить»275. Что дело было именно в этом —

т. е. в желании разобраться в противоречиях современности, постигнуть

современного человека — свидетельствует следующий, не реализовавшийся

драматический замысел Блока276. В органической связи со столь

существенными для Блока 10-х годов демократическими тенденциями он

набрасывает драматический сюжет и, неоднократно к нему возвращаясь,

собирается создать произведение о развитии промышленности в России.

Критикой отмечалась несомненная связь отдельных ситуаций этой наметки с

драматургией Чехова, и в частности с «Вишневым садом»277. Чрезвычайно

любопытны поиски Блоком характера центрального героя — совсем иного типа,

чем в его прежних драмах, однако важно и то, что в порядке отталкивания этот

характер возникает рядом с мыслями о «Розе и Кресте»: «Бертран был тяжелый.

А этот — совсем другой. Какой-то легкий. Вот — современная жизнь, которой

спрашивает с меня Д. С. Мережковский» (VII, 251). В этом контексте видно, что

Бертран осмысляется как отражение человеческого типа, связанного с

трагизмом истории; новый же замысел, несомненно, подводит Блока более

прямо к конкретным человеческим отношениям, характерным для

современности. Вся основная линия развития Блока-драматурга оказывала

существенное воздействие на творчество поэта в целом в дореволюционный

период. Она оказалась чрезвычайно плодотворной и для Блока в эпоху

274 Речь, 1913, 18 ноябр. (1 дек.).

275 Рус. мысль, 1914, № 5, с. 31 (паг. 3-я). — Подпись: В. Галахов.

276 Об этом см.: Орлов В. Н. Неосуществленный замысел Александра

Блока — драча «Нелепый человек». — Учен зап. Ленингр. пед. ин-та, 1948,

т. 67, с. 234 – 241.

277 См.: Р<оскин> А. И. Александр Блок обращается к Чехову. — Лит.

критик, 1939, № 2, с. 233 – 234.

социалистической революции. Известно, что Блок возводил свою

революционную поэму «Двенадцать» к двум лирическим циклам 1907 и

1914 годов, изображающим «стихийную» любовную страсть. Само по себе это

верно, но неполно. Поэма «Двенадцать», конечно, была бы невозможна без тех

опытов создания трагически противоречивых характеров в их прямых связях с

социальной действительностью, которыми был занят преимущественно Блок-

драматург. Огромная и разносторонняя театральная работа Блока в

революционную эпоху — деятельность по организации нового театрального

репертуара, рецензирование пьес, выступления перед новой аудиторией с

пропагандой классического репертуара, основание, совместно с группой

общественных деятелей с Горьким во главе, Большого драматического театра —

еще ждет своего исследователя. Блок-драматург в этот период создает

многочисленные планы пьес, практически не реализовавшиеся. Нет оснований

преувеличивать значение «Рамзеса» — пьесы, созданной по широкому

горьковскому плану исторических картин, однако некоторое представление о

блоковских художественных исканиях она дает. Особо любопытно освещение

Блоком темы фараона, темы неограниченной самодержавной власти. Оно,

несомненно, в какой-то степени связано с документально-публицистической

работой Блока «Последние дни императорской власти». В поэтическом

изображении фараона можно усмотреть следы давней идеи Блока об

обреченности, отдаленности от жизни, своеобразном каменном оцепенении

самодержавной власти — отголоски темы «древней сказки», волновавшей

Блока в эпоху первой русской революции, в особенности в «Короле на

площади». Особенно принципиальное значение имеет, конечно, работа Блока по

фактическому руководству Большим драматическим театром. Эта работа вносит

важные дополнения в наши общие представления о мировоззрении Блока той

поры. Блок заботится здесь о создании большого гуманистического репертуара,

полного героики и революционной романтики, доступного самым широким

кругам зрителей. Эта линия блоковской борьбы за большое культурное

наследие оказалась жизнеспособной и ценной в общих путях развития

советского театра. Тот театр романтической героики и высокой классической

комедии, каким на протяжении ряда лет хотел видеть себя БДТ, был во многом

(правда, далеко не во всем) воплощением «народного театра», как его

представлял себе Блок. Проблема театра «больших страстей и потрясающих

событий», столь важная для всей эволюции Блока, продолжала волновать поэта

до конца его дней.

«ТРУДНАЯ ЧЕСТНОСТЬ»

Когда после смерти автора берешь в руки его книгу, пусть даже давно тебе

известную, испещренную твоими пометками и «потолстевшую» от закладок, ее

все-таки читаешь по-иному, и некоторые слова наполняются теперь новым

смыслом.

Так, говоря о прекрасном русском поэте Иннокентии Анненском, Павел

Петрович Громов писал, что ему присуще «особое, отстраняющее возможность

дешевой слезы, сентиментальности, художественное целомудрие… нечестными

средствами на читателя он не действует, на слезу не бьет».

Сейчас о Блоке появляется много книг, и авторы некоторых из них

вторгаются в его духовный и поэтический мир с бесцеремонностью чеховского

Ионыча, который — помните? — желая приобрести дом, «без церемонии идет в

этот дом и, проходя через все комнаты… тычет во все двери палкой и говорит:

— Это кабинет? Это спальня? А тут что?»

Не обходится в подобной литературе и без «дешевой слезы».

Книга же, которую вы держите в руках, может понравиться или не

понравиться, показаться поначалу сложной, но, дав себе труд серьезно вникнуть