А. Блок. Его предшественники и современники

социальными верхами. При встрече с Бертраном, которому Изора поручила

разыскать и привезти певца, носителя «зова», Гаэтан пытается склонить и

Бертрана к столь же действенному самоопределению в социальном конфликте.

Бертран отказывается по нравственным мотивам. Преследуя свои цели, Гаэтан

соглашается ехать с Бертраном и дает ему слово не нападать на замок

Арчимбаута, но это слово нарушает. Основное фабульное событие — битва в

замке Арчимбаута — определяется революционной действенностью Гаэтана.

Гаэтан рисуется грозным, прямолинейным, в духе религиозных ересей

средневековья, идеологом крестьянско-ремесленной войны со старым

социальным строем. Характерная особенность этой идеологии, как и всей

фигуры Гаэтана в первых двух редакциях драмы, — ее стихийность:

«Р<ыцарь> — Г<рядущее> — носитель того грозного христианства, которое не

идет в мир через людские дела и руки, но проливается на него, как стихия,

подобно волнам океана, которые могут попутно затопить все, что они встретят

по дороге» (IV, 458). Столь грозно-действенное христианство

противопоставляется нравственным началам, представленным Бертраном:

«Потому он жестоко предпочитает мирный сон обыкновенного, даже пошлого

человека — мятежным крикам “богоборца”. Потому он уничтожает Бертрана,

как только человеческое отчаянье довело его до хулы на крест» (IV, 459).

Сталкивая, таким образом, Гаэтана и Бертрана как носителей стихийной

революционной действенности и противостоящей ей нравственности (столь же

стихийной), Блок размышляет о современных событиях. Проблематика поэмы

«Двенадцать» очевидным образом уже проступает в мучительных раздумьях

Блока о концепции «Розы и Креста». Однако в «Двенадцати» нет жесткого

противостояния революционной действенности и нравственных начал, там Блок

находит сложную диалектику переплетения революционной активности (хотя

бы и стихийной) с перспективами нравственного очищения героя в

исторической действенности. В период работы над «Розой и Крестом» Блок не в

273 Рукописный отдел ИРЛИ, ф. 654, оп. 1, ед. хр. 148, 2-я ред., 2-е д., л. 19.

силах справиться с проблемами единства революционной действенности и ее

нравственных обоснований, он видит их только в разрывах и контрастах. Не

случайно то, что философско-художественную концепцию «Двенадцати» Блок

смог создать только после революции. Грозная действенность Гаэтана

принимает односторонний — жестокий и бесчеловечный — характер, рискуя

тем самым дискредитировать проблему революционной активности, для Блока

необыкновенно важную. Осознав идейно-духовную неполноценность такого

результата, Блок решительно снимает с образа Гаэтана действенные функции в

сюжете, фабульно отстраняет его вообще от событий битвы в замке.

Механический разрыв, противостояние революционной действенности и

нравственности осознается как прямолинейность, социологическая

упрощенность.

В подлинном художественном произведении разные его темы и различные,

хотя бы и борющиеся между собой характеры внутренне взаимосвязаны,

позиция и действия каждого из них бросают определенный свет на других лиц.

Трудность положения Блока в работе над «Розой и Крестом» состояла еще и в

том, что его герои были связаны между собой идейным замыслом, во многом

относящимся в своих главных линиях к предшествующей эпохе блоковского

развития. Лишение образа Гаэтана прямых действенных функций в сюжете

меняло также и тесно с ним связанные образы Бертрана и Изоры и тем самым

меняло не только сюжет, но и весь замысел, всю концепцию произведения. Так

возникает, по существу, новый сюжет драмы, где перестроившееся соотношение

основных образов позволяет усложнить сами эти образы. Когда прямолинейно

связанный с основными борющимися социальными силами Гаэтан вместе с

повстанцами нападал на замок Арчимбаута, а Бертран, защищая замок,

погибал, — эта резкая сюжетная контрастность определенным образом

освещала и образ Бертрана. «Выдвиженец в рыцарях», сын ткача, человек,

многое перенесший в жизни, Бертран, конечно, не верит в историческую

правомерность действий лиц, представляющих социальные верхи. Как человек

демократического типа, притом причастный «зову», являющемуся одним из

знаков большой исторической тревоги, Бертран, несомненно, далек от

Арчимбаута, от сил, стоящих за ним, — он внутренне сочувствует восставшим.

Сложные нравственные обоснования поведения Бертрана при грубо

действенном Гаэтане, естественно, ускользали от внимания читателя, было

видно только то, что герой погибает за дело, в которое сам не верил. Осознавая

это, Блок искал даже способов трактовки прежнего сюжета таким образом,

чтобы Бертран погибал от рук крестоносцев Монфора, т. е. тех самых

защитников старого строя, которых, как казалось Бертрану, он, по принятому им

на себя долгу, обороняет от восставших ткачей. Таков конец пьесы во второй ее

редакции. Это безмерно запутывало и без того не слишком ясный сюжет и

ничем не могло помочь более глубокому пониманию образа Бертрана. Мало чем

отличалась в этом смысле и позиция Изоры в прежнем сюжете драмы. Спасти

положение мог только радикально измененный образ Гаэтана, и Блок

решительно пошел на это.

В новом сюжете Гаэтан полностью освобождается от прямых, грубых

связей с эпохой и ее борьбой, он становится «чистым зовом», далеким от

непосредственных жизненных столкновений романтиком, который сам не знает,

о чем он поет: его голосом поет сам океан, «природная стихия». Это дает

возможность иного раскрытия образа Бертрана. Теперь Бертран, сражаясь с

повстанцами, не погибает, но только смывает с себя незаслуженную кличку

труса. Он не был бы самим собой, если бы изменил долгу, хотя и внутренне

чуждому ему. Погибает же он, служа делу более высокому, чем защита замка, —

он оберегает Изору, т. е. «зов», смутно осмысляемый Бертраном как один из

знаков исторической тревоги. Получается фигура, противоречивая в своем

историческом содержании, но не соотнесенная прямо и грубо с эпохой,

сложный в своих красках характер. Более сложное и тонкое осмысление

приобретает нравственная тема, открыто выходящая на первый план. В связи с

этим меняется основной смысл конфликта. Получается так, что не о «радости-

страданье» — осуществляемой в прямых связях с историческими событиями

полноте воплощения «зова» — говорит пьеса, но о «судьбе человеческой,

неудачника». «… Я не умею и я не имею права говорить больше, чем о

человеческом» (VII, 186) — так определяет Блок окончательно идею пьесы.

Прибегая к помощи классической традиции, Блок определяет эту тему также

словами Тютчева — «тревога и труд». Это открывало возможность еще более

сложной трактовки нравственной концепции вещи. Выходила на первый план

тема воспитания личности большими «тревогами и трудами» истории. Говоря о

«Розе и Кресте», Блок всегда подчеркивал, что самое важное в ней — «драма

человека Бертрана», далее он говорил об Изоре. При новой трактовке конфликта

случай с Алиска-ном переставал быть изменой Изоры «зову» и превращался в

«часть., пути» «неразумной мещанки, сердце которой чисто, потому что юно и

страстно» (IV, 529). Сам характер Изоры был задуман Блоком как

демократический — героиня является швейкой, случайно приглянувшейся

графу. «Тревога и труд» в качестве главной темы включали Изору в широко

понимаемую нравственную концепцию драмы как произведения о воспитании

характера человека в переломную эпоху истории.

Однако при этом многое в философских аллегориях, используемых в

сюжете пьесы, становилось просто непонятным. «Объяснять ли труднейшее: