Петр Шелест

8 декабря 1966 года Брежнев прислал за Шелестом самолет в Киев. Стало ясно, что Подгорный уже сообщил шефу о неприятных отзывах… В общем, рассказал Шелест Брежневу о том, как трактуют нового партийного лидера в Москве. Рассказал, намереваясь сделать «как лучше», но получилось «как всегда». Слушая, Брежнев очень переживал, изменился в лице, даже растерялся, спросил только, знает ли еще кто-то о письме. Знал только Подгорный. «Я, – напишет потом Шелест, – неоднократно подвергал сомнению свой поступок, что сообщил и передал письмо Брежневу. Вскоре мой честный, добрый «жест» начал в какой-то степени сказываться. Исподволь началось отчуждение и охлаждение отношений, и оно все больше нарастало».

Тем не менее надо честно признать: в стратегическом плане Петр Шелест за все время пребывания на посту первого секретаря не выступил против ни одной из брежневских «инициатив», включая и агрессию в Чехословакии в 1968 году. Вообще в вопросах внешней политики Шелест исповедовал, как выразился один из исследователей, «ориентацию на жесткую линию».

Виталий Петрович Шелест вспоминал об отце: «Запад в плане политическом – империализм и т. д. – он, конечно, не принимал». Чехословакия не была для Шелеста Западом в полном смысле слова, но он хорошо помнил пример Венгрии 1956 года. Там тоже сначала пытались искать компромисс, договариваться, а потом коммунистов просто начали вешать на столбах. Поэтому Шелест был за то, чтобы в Чехословацкой компартии, переживавшей в 1968 году кризис и раскол, руководили не такие ненадежные, с его точки зрения, люди, как Александр Дубчек.

Шелест принимал участие в нескольких совещаниях руководителей социалистических стран, посвященных чехословацкому кризису. Более того, Брежнев поручил Шелесту специальную миссию по формированию нового правительства Чехословакии. В июле 1968 года он, по настоянию Брежнева, вылетел в Венгрию, где в Будапеште встретился с Яношем Кадаром, возглавлявшим Венгерскую социалистическую рабочую партию. Потом отправился на озеро Балатон для встречи с Василем Биляком, на которого Москва сделала политическую ставку. Они проговорили с 23 часов до 5-ти утра и их беседа была тщательно записана. Шелест предлагал Биляку написать письмо руководству СССР от имени группы просоветских деятелей Компартии Чехословакии с просьбой о помощи.

21 июля 1968 года в Москве Шелест доложил обо всех переговорах Брежневу. Они выпили по рюмке коньяка, и Брежнев сказал: «Ты, Петро, настоящий друг и товарищ». А на Политбюро ЦК КПСС, где Шелест также докладывал о своей миссии, ему и возглавлявшему после Владимира Семичастного КГБ СССР Юрию Андропову поручили организовать встречу с чехословацкими руководителями. Шелест и Андропов предложили это сделать на пограничной железнодорожной станции Чиерна-над-Тиссой.

Перед встречей, как вспоминал Александр Ляшко, у него состоялся тревожный разговор с Шелестом о событиях в Чехословакии. Ляшко тогда спросил Петра Ефимовича, каково его личное мнение по поводу возможных действий Советского Союза относительно чехословацких оппозиционеров. «Мой собеседник резко повернул голову ко мне и, глядя прямо в глаза, выпалил:

– Надо прихлопнуть и все.

– Как прихлопнуть?.. – переспросил я, недоумевая.

– А вот так! Что не понимаете?»

29 июля 1968 года такая встреча с участием Леонида Брежнева и Александра Дубчека состоялась. «Выступление Дубчека, – вспоминал Петр Ефимович, – было очень острым, носило наступательный характер и произвело на всех нас, членов советской делегации, удручающее впечатление, вызвав особую тревогу… Все дело идет к разрыву Чехословакии с соцстранами. Задуматься было над чем… Брежнев после выступления Дубчека буквально изменился в лице – растерялся, посинел, а на следующий день заболел и слег».

Брежнев, таким образом, не был на второй части совещания 30 июля, оставив вместо себя Михаила Суслова. На этом заседании выступал и Шелест. Он резко критиковал политику Александра Дубчека. «Мое выступление, – вспоминал Петр Ефимович, – произвело сильное впечатление, вызвало даже какую-то растерянность среди чехословаков и явилось для них неожиданным. Дубчек сразу же после моего выступления взял слово и заявил, что моя речь имеет тон обвинения КПЧ». После этого Суслов даже предлагал извиниться перед чехами, но Шелест категорически отказался.

31 июля на совещании выступил Леонид Брежнев, который сказал, что Советский Союз пойдет на самые крайние меры для защиты социалистических завоеваний в Чехословакии. В начале августа 1968 года в Братиславе на совещании шести социалистических стран именно Шелесту в обстановке секретности (для этого пришлось встретиться в общественном туалете) Васил Биляк передал письмо от «здоровых сил» Чехословакии, просивших советское руководство в случае надобности вмешаться, преградить путь контрреволюции. И вот 18 августа в Москве проходит очередное совещание руководителей социалистических стран, решается вопрос о введении войск в Чехословакию.

В ночь на 21 августа 1968 года Петр Шелест остался на работе, в здании ЦК Компартии Украины. Он ждал, когда войска пяти стран – участниц Варшавского договора начнут вторжение в Чехословакию. И вторжение началось с наступлением 21 августа. События в Чехословакии стали основой того, что назовут «доктриной Брежнева». Советский Союз показывал свое право принуждать Восточную Европу «любить» коммунистический строй и подчиняться ему, а также свое право выступать арбитром, если этот строй окажется под угрозой.

В самой Чехословакии вскоре все значительные реформаторы были убраны со своих постов. Вновь воцарились цензура и репрессивный контроль. Эксперименты с экономической децентрализацией были прекращены. Пражская весна ушла в небытие. И во все это свой вклад внес и Петр Шелест.

Посодействовал он и тому, что на могиле Иосифа Сталина возле Кремлевской стены появился бюст, а к 90-летию «красного императора» в газете «Правда» была опубликована юбилейная статья, ясно сигнализировавшая о начале ресталинизации в Советском Союзе. Все началось 17 декабря 1969 года, когда во время перерыва сессии Верховного Совета СССР среди членов Политбюро неожиданно возник разговор о приближавшемся сталинском юбилее. Дискуссия о том, публиковать ли статью, переросла в принципиальный спор. Поэтому его оформили документально в виде «рабочей записи» Политбюро.

Михаил Суслов настаивал на публикации: «Я считаю, что такую статью ждут в стране вообще, не говоря о том, что в Грузии особенно ждут… Я думаю, что нас правильно поймут все, в том числе интеллигенция… Неправильно могут понять Солженицын и ему подобные, а здоровая часть интеллигенции (а ее большинство) поймет правильно».

Против публикации выступали Николай Подгорный, Арнольд Пельше, Борис Пономарев. В полемику включился и Петр Шелест. Он настаивал на публикации – «небольшой, правильной, с положительным и отрицательным». Подгорный возражал, ведь тогда надо писать о жертвах репрессий, о том, сколько их было. На это Шелест возразил: «Дело не в том, чтобы называть цифры, но надо сказать, что у него были ошибки в том духе, как сказано в решениях ЦК. А война? Строительство социализма под руководством Сталина? Это всему миру известно. Я думаю, что надо дать статью. Другое дело, что, может быть, над этим текстом надо еще поработать». Обсуждение продолжилось, и большинство членов Политбюро выступило за публикацию.

Кроме того, если верить записи самого Шелеста, он еще в ноябре 1969 года в беседе с Брежневым высказал идею о том, что следовало бы установить бюст на сталинской могиле, о чем уже упоминалось. Статью в «Правде» опубликовали, а в 1970 году установили бюст работы Николая Томского.

В стране сворачивалась экономическая реформа, названная «реформой Косыгина», возрождались по сути сталинские идеологические принципы и соответствующая цензура. И все это было сдобрено разговорами о стабильности в руководстве.

Наконец нельзя не отметить, что Петра Шелеста, как и его московское начальство, всерьез пугал нонконформизм, тревожило оживление национального движения в Украине, которое зачастую воспринималось и трактовалось в первую очередь как «националистическое». Тут можно вспомнить идеологическую кампанию против популярного в Украине журнала «Жовтень», выходившего во Львове под редакцией писателя Ростислава Братуня. И журнал, и его главный редактор подверглись в мае 1965 года разносной, несправедливой критике.