Григорий Шелихов

подал тогдашнему председателю Российско-Американской компании графу

Николаю Семеновичу Мордвинову подробнейшую докладную записку,

полностью совпадавшую с заветными, неосуществившимися планами

Шелихова.

Записку эту Мордвинов, сняв копию, направил Александру I. Записка

была передана "благословенным" на заключение всесильного временщика

Аракчеева, занятого в то время устройством военных поселений, и, с

размашистой надписью Аракчеева: "Некогда пустяками заниматься", легла

в секретный шкаф графской канцелярии. Содержимое этого шкафа после

смерти "преданного без лести" было опечатано по распоряжению Николая I

и навсегда исчезло из поля зрения простых смертных.

5

Через несколько дней после отплытия Питера Дойбла на увалах под

Охотском показался долгожданный караван. Когда голова его входила в

Охотск, хвост из груженых, телег и вьючных лошадей, в сопровождении

вооруженных людей, терялся в извивах дорожной тропы над городом.

Степенный и благообразный Максим Максимович Мальцев слез перед

хозяином со своего лохматого конька и, косясь на обступивших их людей,

сбивчиво и неохотно стал отвечать на град посыпавшихся вопросов:

почему-де он, а не Ираклий ведет караван, что приключилося с Ираклием,

и только в конце догадался хозяин спросить, благополучно ли дошли

люди, сохранна ли кладь.

- Люди все здравы-невредимы, и кладь представил в целости,

Григорий Иваныч, а что в Иркутском приключилося - знать не знаю и

ведать не ведаю. Наталья Алексеевна...

- Язык тебе отрезала Наталья Алексеевна? От подотчета хозяину

освободила тебя Наталья Алексеевна? - схватил Шелихов Мальцева за

плечо, но тут же вдруг отпустил его и чуть ли не бегом кинулся вперед

разыскивать монахов - они уже прошли в голове каравана.

- Ктитору благопопечительному церкви американской наше

благословение... - начал было архимандрит Иоасаф, встречая Шелихова,

разыскавшего монахов в конторе компании. - Разъяснение, понимаю,

получить желаете, почтенный Григорий Иваныч? Домашних ваших оставили в

добром здравии... Покарал гнев божий токмо царского ослушника,

необузданного черкесина. Не допустил господь к построению храмов своих

на американской земле гордеца, презревшего волю власти, над нами

поставленной, - убил его казачишка шелавый, когда он в окно

выпрыгнул... Смирись, чадо возлюбленное, аще бо ни един волос... -

заспешил преподать утешение велеречивый архимандрит, когда увидел, в

каком бессилии опустился на скамью Шелихов, сраженный известием о

гибели Ираклия.

После смерти Куча в далеком Петербурге ничто так не потрясало

души морехода, как эта непонятная и нелепая гибель молодого грузина.

Незаметно для самого себя Шелихов привык к мысли видеть в Ираклии

своего зятя и, кто знает, продолжателя дела его, Шелихова, жизни.

Единственный сын Григория Ивановича, рослый и пухлый Ваня, не

подавал отцу верной надежды на то, что возьмет судьбы Славороссии в

свои руки, всему на свете предпочитавший шест для гонки голубей.

Старший зять, Николай Петрович Резанов, обладавший острым умом,

образованием и блестящими светскими качествами, никогда не согласится

- Шелихов давно убедился в этом - променять жизнь в столице, в

обществе себе подобных, на тяжелый, полный лишений и опасностей труд

устроителя суровой и неведомой страны.

Чем этот черноризец, привычно и угодливо твердящий ему "несть

власти, аще не от бога", может утишить боль и смягчить новый, выпавший

на долю Шелихова удар судьбы? Остается одно только горькое утешение -

проклинать подводный камень и собирать обломки крушения.

Шелихов встал и, чувствуя необходимость побыть одному и собраться

с мыслями, не дослушал - чего уж там! - масленую речь архимандрита и

вышел на улицу.

Угрюмое Охотское море глухо рокотало. Издали доносился шум

начавшегося прилива и слышались крики людей. Разглядев через

неотлучную при нем подзорную трубу фигуру Шильдса на пристани, мореход

понял, что разгрузка "Феникса" почти закончена и можно, следовательно,

перебросить освободившихся людей и лодки на погрузку отходящих в

Америку кораблей.

"Погружу кладь и скот, посажу людей - и с богом! - подумал

мореход. - Рухлядь мягкую, какая на Кяхту пойдет, с Мальцевым и

охраной на Иркутск отправлю, а сам налегке к Шантарам спущусь, до

Удской губы, огляжу заодно еще раз берега, а там с ламутами или

надежными тунгусами на Зейскую пристань, с нее на Кару, Читу, Удь и

Удью да Селенгою на Кудары, с них через Байкал на Ангару у

Лиственичного и Ангарою к себе домой... Нелегка дорога, а если бог

поможет, все же дней пяток выгадаю, чем на Якутское пойду и вверх по

Лене бечевою буду тянуться. Как раз и "Феникса" опробую - заставлю

Шильдса меня к Шантарам спустить!.."

Рассудительный Мальцев пробовал отговорить Григория Ивановича от

непроложенной, малоизвестной и опасной дороги, но, растравленный

приключившимся дома несчастием, Шелихов ничего не хотел слушать.

"Иерархи" и "Екатерина" были загружены с молниеносной быстротой.

Шелихов не сходил с кораблей, лично наблюдая за размещением людей и

клади.

Теснота обнаружилась неимоверная. День и ночь выли и лаяли

ездовые псы, размещенные в клетках. Кудахтали куры, мычали

встревоженные коровы, и тихонько скулили, смахивая слезы отчаяния,

измученные бабы, жены плугатарей, с детьми, расположившиеся из-за

отсутствия места буквально возле коров, уход за которыми был возложен

на них.

Архимандрит Иоасаф с несколькими монахами занял капитанскую

каюту, а остальные разместились в кубрике, предоставив согнанным со

своих мест матросам устраиваться где хотят.

После напутственного молебна, отслуженного Иоасафом весьма

торжественно, в окружении хора монахов, Шелихов, готовясь сойти в

шлюпку с поднимающего паруса корабля, заметил Стеньку, - о нем совсем

Григорий Иванович позабыл в суматошливые дни перед отплытием.

- Эй, Стенька... Глазов! - поправился мореход, подзывая его к

себе. - Добро, что уплываешь ты, не достанут тебя - коротки руки! А то

один такой, как ты злополучный, пропал уже... ни за понюх табаку

пропал и под моей кровлей... Только к чему я это? Ах, да-а... -

протянул Григорий Иванович, - вспомнил! Распоряжение на тебя обещал я

Баранову дать, а тут и присесть, чтобы написать, негде.

Шелихов огляделся и, не найдя места, достал из кармана поддевки

кусок измятой бумаги и обломок угля.

- Подставляй спину, - решительно сказал он, - как-нибудь

прилажусь...

Стенька находчиво подал ему валявшийся на палубе обломок доски и,

упершись руками в колена, горбом выгнул спину.

- Молодец! - похвалил Стеньку мореход. - Гляди в небо, а того,

что на земле лежит, не упускай... Сойдешь на берегах Аляксы - ах, и

хороша она! - пасись худого и твори доброе, до чего умом и сердцем

дошел... Сложи бережно, - подал Григорий Иванович Стеньке исписанную

бумажку, - отдашь Баранову, Александру Андреевичу, когда повидаешь...

Из его воли не выходи, во всем слухайся!

"Восприемника моего Михайлу, который компании служил доныне

порядочно и коего я на своем коште содержал, всегда отлично противу

других содержи и всему, в чем открыться пожелает, веру давай и в

научении не откажи. Вскорости и не позже наступного лета сам к вам в

гости буду. Душа изныла.

Американской компании вояжиров главный распорядитель мореход

Григорий Шелихов".

- Будь здоров... Иди! - толкнул Стеньку мореход и, кланяясь во