Григорий Шелихов

верила, в человеческом горе.

Шелихов поглядел на жену, вздохнул - знал, как страдает она, - не

стал отрывать ее от молитвы и, осторожно ступая, вышел из моленной.

- У Козлятникова узел развяжу, поеду! - решил он, забыв о

заказанной бане.

Пошел в свою комнату, отбросил крышку открывающегося со

звоном-пением сундука, в котором по купеческому обычаю хранил деньги.

Достал, не считая, горсть серебряных полтинников и выехал со двора с

Никишкой.

Козлятников жил далеко на окраине города, в Слюдяной слободе, за

впадающей в Ангару бурливой речушкой Ушаковкой. Перебрался он на эту

окраину по случаю того, что много лет находился под следствием и счел

за благо не мозолить глаза согражданам своим безбедным существованием.

Страшнее грозовой тучи навис мореход над Козлятниковым,

сочинявшим очередную кляузу для кого-то из своих клиентов-купцов, в

погоне за наживой вечно судившихся между собой. Вдохновение судейский

крючок черпал в стоявшем перед ним штофе водки.

- Рассказывай, всю пакость выкладывай без утайки,- угрожающе-тихо

сказал Шелихов и показал привезенную с собой суковатую дубинку. - Не

то... душу выбью! - рявкнул он вдруг так грозно, что Козлятников,

сразу поняв, зачем приехал к нему мореход, решил сдаться на милость.

- Не задержу, с-слово м-мое к-короткое, - выбивая дробь зубами и

поблескивая злыми хорьковыми глазками, вымолвил Козлятников. - Дело

было перед поездкой моей в столицу. Позвали меня Иван Ларионыч

Голиков, а у него сидел, когда я пришел, Лебедев-Ласточкин...

"Явишься, говорят, к Ивану Акимовичу Жеребцову и скажешь, мол, что

именитый рыльский гражданин и иркутский первой гильдии купец и наш

компанией Гриш... - Козлятников поперхнулся и опасливо поглядел на

морехода, не заметил ли тот его оговорки, - и Америки знаменитый

открыватель Григорий Иваныч Шелихов собирает и передерживает у себя,

творя великий соблазн, масонов и каторжников, за тягчайшие проступки

против величества сосланных. Просим распорядиться и каторжных в места

им приуготованные выдворить..."

Козлятников перевел дух, взглянул на сидевшего в глубокой

задумчивости Шелихова и - прошла первая гроза - гораздо смелее

продолжал:

- И когда в Иркутск господин Кайданов, вам очень даже известный,

приехали и на квартиру к Лебедеву - вы не догадались к себе зазвать -

стали, Иван Андреич напомнил свою жалобу и в подробности рассказал,

как вы старшую дочку за масона, извините, за Резанова, Николая

Петровича, выдали, а вторую, младшенькую, за черкесина кавказского,

повинного в оскорблении величества и вами из Гижиги сюда

вытребованного, отдать собрались. Из Петербурга и пришло сюда

распоряжение, а я, видит бог, тому непричинен, что Завьялов, для

храбрости перепустивши водочки, натворил, и всегда я к семейству

вашему с полным моим уважением...

Козлятников замолк. На него снова нагнали страх непонятные

действия Шелихова, который вдруг тряхнул головой - хватит, мол, с

меня, - вынул из кармана горсть серебра, усмехнулся презрительно и

стал раскладывать монеты в три стопки.

- Получи, падаль, иудову плату - тридцать сребреников и поделись

с теми, кои загубили неповинного человека... Стоило бы тебе хребет

сломать, - поглядел мореход на свою дубинку, - да жаль руки пачкать,

но гляди-и, - протянул Григорий Иванович, - еще раз наткнусь на твой

след - не быть тебе живу!

Плюнул с отвращением ему в лицо и ушел, потрясши ударом дверей

ветхий домишко.

Козлятников прислушался и, убедясь, что Шелихов уехал, дрожащей

рукой налил себе стакан водки. Екнул и осушил его до дна. Потом сгреб

оставленные на столе тридцать полтинников, подкинул их на ладони,

широкой, как лопата, передернул обиженно плечами - плевок глаз не

выест - и со вздохом, "за чужие грехи терплю", опустил деньги в

карман.

3

По дороге от Козлятникова Григорий Иванович раздумывал о людях и

обстоятельствах, приведших к гибели Ираклия.

Убийство ссыльного грузина в шелиховском доме, на глазах жены и

дочери, останется, что ни делай, безнаказанным.

Козлятников, сознавшийся с глазу на глаз, в смертном страхе перед

Шелиховым, в подлом сговоре, отречется от своих слов и, если нужно, с

крестным целованием. Мало того, иудовы сребреники, брошенные ему в

рожу, назовет подкупом моим, чтобы он, этот прохвост, донес на

почтенных людей вроде Голикова и высоких особ в Петербурге. Не

расхлебаешь каши!

Наместник? Генерал тоже, конечно, не поверит такому недоказуемому

обвинению. Он и так уже поступил строже, чем требовалось по личности

убитого: отрешил от должности пристава, исполнявшего высочайшее

повеление... "Что еще, - горько усмехнулся Шелихов, - может сделать

мне генерал в утешение? В покрытие крови Ираклия вспорет плетьми

казачишку-бурятина? Гавриле Романычу Державину написать, просить пред

царицей заступничества?.."

И тут же вспомнил, как Державин после сердитого отзыва о Глебовой

на его глазах целовал ручки ввалившейся к нему вместе с Альтести вдове

секунд-майора. Вспомнил и поморщился от сдавившей сердце острой

боли...

На счастье, подъехали к дому. Мореход с трудом выбрался из саней

и, пошатываясь, - до дна испил чашу людской злобы и своего бессилия -

вошел в сени.

Наталья Алексеевна не знала, куда и зачем выехал хозяин из дому,

и в большой тревоге поджидала возвращения Григория Ивановича.

Едва волоча налившиеся непомерной тяжестью ноги, Шелихов, как был

в шубе и шапке, со свисающими малицами, ввалился в столовую и

опустился на скамью у дверей.

- В баню не пойду... опять сердце схватило... Раздень! -

пробормотал он невнятно и внезапно окрепшим голосом крикнул: -

Голикова, ежели придет, не пущай ко мне!.. Убить могу!

Забыв обидную встречу с реки, Наталья Алексеевна проворными

сильными руками раздела мужа, с трудом довела до спальни и, надев

чистое белье, уложила в постель.

За несколько дней Григорий Иванович отлежался и оправился, но

никого, кроме Полевого, не принимал. Голиков, которому Козлятников уже

обо всем рассказал, утаив, конечно, только то, что он выдал Шелихову

причастность Ивана Ларионовича к интриге, закончившейся гибелью

Ираклия, был в беспокойстве и потому не добивался свидания с

мореходом.

Добровольное затворничество Григория Ивановича, готовившего

второе издание своей книги об открытиях, сделанных на северо-западе

американского материка, было как нельзя более наруку Ивану Ларионовичу

Голикову.

Пайщики пестрых по составу шелиховских компаний, особенно мелкие

и средней руки купцы, недаром больше опасались хитрого разума и

сноровки Голикова, изощренного на темных махинациях питейного откупа,

чем самовольства и диктаторских замашек "морского варнака", как они

окрестили Шелихова. Эту опаску песца перед волком Шелихов отлично знал

и умело пользовался поддержкой мелкого пайщика, сводя на нет все

попытки Голикова занять место первоприсутствующего директора компаний.

Голиков давно нашел применение своей деловой хватке. Пользуясь

отдаленностью колоний и сложностью проверки действий начальников

промышленных групп и поселений, он через своего подручного,

енисейского мелкого купца Толстопятова, задолго до гоголевского

Чичикова занялся операциями по скупке "мертвых душ". У родственников

русских добытчиков, умерших в колониях, Голиков приобретал права на

положенные им паи и полупаи по сходной цене. В этом содействовал ему

прожженный авантюрист, бывший главный правитель американских колоний