Григорий Шелихов

- думали они, терпеливо переступая застывшими в воде ногами.

- Остальные пошли! - заорал сердито Кох, толкнув к мореходу и

подозрительно оглядывая остановившегося перед крыльцом "такелажника

Мишку Глазова". - Не забудьте этого в счете, Григорий Иваныч, особливо

ежели человек вам нужный, - сказал Кох, многозначительно мотнув

головой в сторону Стеньки.

Когда партия людей скрылась за поворотом бугра, на котором

высился полуразрушенный ветряк, Шелихов вошел в избу, махнув рукой

Стеньке следовать за собой.

- Рассказывай, все начисто рассказывай, парень, где тебя ноги,

почитай, три года носили? - тоном хозяина, принимающего отчет от

работника, спросил мореход, уже сидя на скамье за столом. - Токмо

допреж скажи мне имя твое хрестьянское... Обличья и старанья твоего,

как видишь, не забыл, а имя запамятовал...

- Стенькой звали, Степаном...

- Ладно! - кивнул Григорий Иванович. - Рассказывай, Степанушко, а

чего не хочешь сказывать - промолчи, токмо безо лжи...

Горница была чисто прибрана. На стенах висели карты и портрет

Петра I, зачинателя империи и российской коммерции, скопированный по

заказу Шелихова изрядным художником из ссыльных поляков в Иркутске с

портрета, украшавшего присутственное зало во дворце наместника. В

глубине горницы у печи виднелись завешенные чистой парусиной полати,

похожие на те кровати, которым Стенька удивлялся в столице, в доме

Жеребцовых...

Стенька помолчал, как бы собираясь с мыслями, перевел дух и

начал:

- Не сумел я, значит, к ней вас завернуть, господин. В сани...

- Какой я господин, Григорием Иванычем люди зовут, - перебил

Шелихов, крепко подкупив Стеньку этой простотой обращения.

- Вас, - продолжал Стенька, - я в сани тогда снес и тем себя в

солдаты сдал, а Ташку... Утопилась Ташка, Григорий Иваныч, когда ей

Ольга Александровна косы обрезала, в деревню отослала и насильно за

гнилого дурака замуж отдала... Утопилась Ташка, не дождалась меня! -

спокойно выговорил Стенька, и видно было, что парень уже отболел этой

болью за Ташку. - В последний раз видел ее, как вел меня кнутобоец

Дорифей к полицмейстеру на съезжую в солдаты сдавать, а Ташку, руки

завязав, на телегу сажали в синбирскую деревню везти... На съезжей я

сразу умом прояснел, а там всякой либо вовсе ума решится, либо нужного

наберется... Сбежал я, когда начали нас на Сенную выводить кормление у

купцов выпрашивать. И после, как лошадь, бег от Петербурга на

Свиягу-речку, под самым Синбирском, где эту самую Зубовку надо было

искать... Как лошадь, говорю, по сто и больше верст бег, однако

опоздал! В лесах мордовских заблукал, чудом выбрался. Пришел в эту

Зубовку, а люди и говорят мне: на другой же день, как привезли Ташку,

свадьбу управитель приказал играть... Притащили Ташку в церковь, и

хоть дурно кричала она "утоплюсь", - обвенчал поп. Попу что, если ему

барский приказ прочли и полтину дали? Вечером в избе, когда пропивали

Ташку, она и вышла из-за стола крадком... Хватились молодых в клеть

вести, ее с Никишкой, - нет Ташки. Посмеялись над дураком и спать

завалились, а когда вытверезились, почали искать... в пруду нашли

Ташку. Утопила себя Ташка. Не далась девка Ольге Александровне над

собой надругаться!

Стенька умолк, отведя глаза в сторону окна. А Григорий Иванович

сидел, опустив голову, и, не замечая воцарившегося молчания, думал о

своем: сколько людей искалеченных, напоенных ненавистью к обнаглевшему

барству, таит в себе Русь! Каким бы умыслом собрать их как можно

больше и вывезти за океан в Аляксу? У таких раскаленных уже никто не

смог бы отнять его Славороссию!

- И как же ты дальше? - спросил Шелихов внешне спокойным голосом,

не желая обнаруживать охвативших его мыслей, из которых сам не умел и

не мог найти выхода и решения.

- Я? - отозвался Стенька. - Что ж я! Хотел красного петуха на

зубовских пустить, да пожалел старых и малых, да и на свадьбе не

деревенские - все дворовые больше были по управительскому наряду, что

с таких возьмешь? Никишку решил пристукнуть. Устерег его в подлеске у

коров, спит дурак, а мухи во рту, как над падлом, гудят, сплюнул я на

его рожу и пошел... Пошел через Волгу на Иргиз в кержацкие скиты,

думал, что найду у них чего, но не понравилось: дремучие и темные там

люди... От них на Яик перебрался, откуда Пугач на цар... - Стенька

взглянул на Шелихова и портрет Петра I, висевший над головой морехода,

и, скомкав, закончил: - ...на жеребцовый дворянский род поднялся...

Хорошо в тех краях! Много слышать чего пришлось, только жить там

опасно: команды везде стоят, исправники и офицеры в каждой станице

похаживают, интересуются, кто ты есть... Робил я у казака одного, он

мне и присоветовал: уходи-ка ты, мол, отсюда. Дал три рубля и паспорт,

спасибо ему, - и стал я Михаилом Глазовым из вольных яицких казаков...

Стенька умолк и испытующе смотрел на морехода.

- Глазовым для людей будешь, а для себя Стенькой останешься, но я

тебе тот же совет, что и казак твой, дам: уходи-ка ты отсюда, от греха

подальше...

Лицо Стеньки потемнело. Он хотел что-то сказать, но сразу обмяк,

когда услышал твердое:

- ...на Аляксу, в Америку!

- Того и я бажаю, - радостно ответил Стенька, в волнении переходя

на полузабытую родную украинскую речь. - Этого мне и надо, служить

верно буду! - пояснил он, заметив, что Шелихов не совсем понял его.

- Вот и ладно! Ты о себе, Глазов, помалкивай. Ищу, мол, доли и

богатства, для сего к Шелихову добрался - на все один твой ответ.

Дождь сойдет, на корабли перейдем, а там люди и кладь из Иркутска

прибудут, за океан с ними уйдешь - человеком станешь! Я к Баранову -

это управитель мой - писулю тебе дам, чтобы поимел тебя Александр

Андреевич на дела, где разум и отвага требуются... Не подведешь?

- Служить верно буду! На меня, как на гору, покладитесь, Григорий

Иваныч, - радостно откликнулся Стенька.

Затяжной летний дождь вызвал, как обычно бывало в Охотске,

наводнение и прекратился, угнав в море уличные свалки пред охотскими

избами. Слепая природа, как будто проявляя высшую мудрость, спасала

Охотск от исчезновения в нечистотах.

Люди, просидев несколько дней в "холодной" при портовом

управлении и выдержав допрос Коха с пристрастием, рады были вырваться

на свежий воздух. Посмеиваясь друг над другом и невольно почесывая

спины, они ретиво теперь возились над снаряжением "Иерархов" и

"Екатерины".

Подозревая в мореходе виновника облавы, они тем не менее зла на

него не держали и многое прощали за добрые щи и по морскому обычаю

подносимую за обедом, в охрану от цинги, чарку водки.

Стенька был приставлен взглядывать за работами и, хоть впервые

очутился на корабле, быстро освоился с морскими порядками. Не

довольствуясь ролью надзирателя, он стремительно кидался туда, где не

могли управиться корабельные рабочие, где нужно было придержать или

сдвинуть с места могучим плечом какую-либо тяжесть. Шелихов ничем не

выказывал особого расположения к Стеньке, но незаметно и внимательно

следил за ним, утверждаясь в мысли: "Будет толк из парня, знаменитым

партовщиком станет".

В середине июля, когда море, после полосы прошедших над краем

дождей и туманов, очистилось от плавучих льдов, корабли на рейде были

готовы принять пассажиров, как и грузы, и с обычным в это время

юго-западным муссоном, распустив паруса, двинуться в Америку через

океан.

"Грех погоду упустить!" - раздраженно думал Шелихов и с утра до