Дневник. Том 1

тушка разбила очки и не могла ничего делать, ни читать, ни

работать».

Задумываются ли над тем, что Высшая счетная палата

поглощает целый миллион, а служит лишь для того, чтоб еже

годно провозглашать равновесие бюджета, который никогда не

был в равновесии с тех пор, как существует?

Как-то ночью, во время бессонницы, мне вспомнилось впе

чатление от одной панорамы, изображающей битву, — впечатле

ние странное, глубокое, ужасное. Это — некое подобие приоста

новившейся, недвижной грозы, оцепеневшее смятение, немой

и омертвелый хаос. Ядра, разрываясь, не трогаются с места и

навсегда застыли в воздухе, который пронизан скупым и хо

лодным, разреженным и ясным светом. Мчатся всадники,

рвутся в бой пехотинцы, руки подняты, жесты судорожны, па-

450

дают раненые, сшибаются войска, бесшумно, безмолвно парит

Победа, полная дикой и зловещей неподвижности насилия.

Глядя на этот натянутый холст, на это мертвое поле сраже

ния, кажется, что видишь одновременно и сияющий апофеоз

Действия, и холодный труп Славы и словно начинаешь слы

шать глухой шум этой битвы душ и видеть бледные очертания

скачущих теней на краю призрачного небосвода.

Воскресенье, 10 января.

< . . . > Говорят, истина вызывает досаду у человека,

и вполне понятно, что вызывает досаду, ведь она не радостна.

Ложь, миф, религия гораздо более утешительны. Приятнее

представлять себе гений в виде огненного языка, чем видеть в

нем невроз. <...>

13 января.

<...> Сила древних зиждилась на мускулах, сила современ

ного человека — на нервах. Труд развивается от Геркулеса к

Бальзаку.

В эти дни изнурительной работы над нашей пьесой, правки

корректур, сменяющейся переговорами с издателями, — дни,

полные раздумий и деловых забот, — я с беспокойством спра

шивал себя: а что, если тяготы этой жизни возобновятся в

жизни иной? Бывают дни, когда я опасаюсь, что у бога есть

только ограниченное количество индивидуальных душ, перехо

дящих снова и снова из мира в мир, как все одни и те же цир

ковые солдаты * — от кулисы к кулисе.

27 января.

Мне внушают отвращение рассудительность и либерализм

правительства. Никакого гелиогабализма *, никаких причуд.

Только скандалы, почти благопристойные. Благоразумные дей

ствия, здравые суждения. Империя, власть должны быть пра

вом на безумие. < . . . >

Рассматривая гравюру XVI века — изображение укреплен

ного города, — я думал о том, что города, как и богов, создает

страх. Первый город был построен для защиты от убийства и

грабежа. Всякое общество возникает из потребности в жандар

мерии.

29*

451

Нам хорошо, мы наслаждаемся состоянием, которого очень

давно не испытывали, так что совсем от него отвыкли. Покон¬

чено с лихорадочной тревогой, с беспокойством, с нетерпели

вым ожиданием. Безмятежность, отдых, полный чувства удов

летворения. Не начало ли оздоровляющего действия успеха?

6 февраля.

Вчера мне рассказали об одном прекрасном поступке; в ли¬

тературе из этого можно было бы сделать нечто весьма краси

вое и драматичное. У юного г-на д'Орменана, очень бедного,

есть дядя, который должен оставить ему все. Дядя умирает;

юноша вступает во владение сорока тысячами ливров ренты.

Широкая жизнь. Пирушка с приятелями в дядином замке. До

ставая из старого шкафа бутылку старого вина, он обнаружи

вает завещание, лишающее его наследства; возвращается

к друзьям, ничего не говорит им; а после оргии отправляется

к своему нотариусу и вручает ему духовную дяди. Нотариус

разъясняет ему, что это глупо, что начнется тяжба, что об-

щины-наследницы все равно ничего не получат и что надо тут

же, не откладывая, сжечь завещание. Он не хочет. Завещание

предается гласности. Процесс. В день решения дела в Государ

ственном совете он не выказывает нетерпения, преспокойно

обедает с приглашенными друзьями у Дюрана. Он выигрывает;

больной чахоткой, уезжает в Египет, где умирает.

Человек, столь внезапно разорившийся, по собственной

воле, из-за своей чести, — можно что-нибудь сделать из этого.

14 февраля.

<...> Фейдо мне рассказал, что г-жа Перейр ежедневно

выходит, чтобы творить милостыню до четырех часов пополу

дни. Есть что-то пугающее в этом постоянстве, в этой пункту

альности сострадания, в этом ежедневном отправлении благо

творительности. Слишком уж тут чувствуется банковский ка

питал, умиротворяющий бога по четыре часа в день.

18 февраля.

< . . . > Мюссе: Байрон в переводе Мюрже.

Суббота, 27 февраля.

Он идет, он медленно приближается мелкими скользящими

шажками, весь словно из цельного куска. Так подползает пре-

452

смыкающееся, так движется хамелеон, — сонный, ледяной вид,

крохотные тусклые глазки, и кожа вокруг них вся в складках

и морщинах, как веки ящерицы. Он не подходит к людям; он

чует преграду на своем пути, останавливается в нерешительно

сти перед человеком и, стоя вполоборота, не поворачивая го

ловы и глядя прямо перед собою, произносит первые слова

гнусавым голосом с немецким акцентом. Затем ищет, что же

сказать дальше, по-прежнему не двигаясь, с блуждающим взо

ром. Человек ждет — молчание. Он застыл в замешательстве.

По прошествии нескольких секунд достает носовой платок,

флегматично вытирает рот, роняет еще какое-то слово и идет

дальше. Иногда в его блеклых голубых глазах проскальзывает

бледная улыбка, неясный отблеск. Он в штатском: фрак, шляпа,

два бутона розы в петлице и лента Почетного легиона через

плечо. Ave Caesar! 1 Это — он.

«Зловещий!» — вот какое определение приходит на ум при

виде его. Готье говорит, что он похож на циркового наездника,

уволенного за пьянство. Есть что-то общее. Зловещий, несу

разный, изнуренный, беспощадный. Он напоминает еще прой

доху, из тех, что можно встретить в низкопробных немецких

гостиницах: какого-нибудь франкфуртского сводника.

И, глядя на него, я думал: «Так вот он, глава Франции,

опора всего! Так вот каков Наполеон III, ставший Цезарем на

мировой сцене по той же иронии судьбы, по которой Кларанс

стал Марком Аврелием на сцене театра Порт-Сен-Мартен! *

Внебрачный ребенок, нареченный Наполеоном при крещении,

на котором его отец не присутствовал, Наполеон без единой

капли наполеоновской крови в жилах *, с этим лицом мародера,

вот он каков?»

3 марта.

Мы идем неодетыми на бал к Мишле, где ряженые женщины

изображают угнетенные народы — Польшу, Венгрию, Венецию

и т. п. Мне кажется, что здесь пляшут будущие революции

Европы. < . . . >

4 марта.

Знаете, на чем основана слава Делакруа? Он ввел в жи

вопись движение механических игрушек: вроде кузнеца, под

ковывающего лошадь, или зубного врача, выдирающего зуб, —

передвижные картинки.

1 Приветствую тебя, Цезарь! ( лат. )

453

14 марта.

Когда Сен-Виктор читает нам у Маньи письмо Дюма-сына,

где тот заявляет о своем отречении от театра, Готье говорит:

«Знаете что? Дюма в смертельном отчаянии, из-за того что он

совсем не стилист, и чувствует, что, как бы мы его ни хвалили,

мы его презираем». < . . . >

15 марта.

Один случай из моего детства ясно запечатлелся у меня в

памяти. Во время моей поездки с матерью в Гондрекур, на по

стоялом дворе, в общей зале некий господин при нас спросил