Дневник. Том 1

ное чувство экзотики. Существуют два его вида. Первый — это

вкус к экзотике места: вас влечет Америка, Индия, желтые, зе

леные женщины и так далее. Второй — самый утонченный, раз

вращенность высшего порядка,— это вкус к экзотике времени.

Вот, например, Флобер хотел бы обладать женщинами Карфа

гена, вы жаждете госпожу Парабер, а меня ничто так не воз

буждает, как мумия...

— Ну, как вы хотите, — говорим ему мы, — чтоб папаша

Сент-Бев, даже при бешеном желании все понять, понял

сущность такого таланта, как ваш? Конечно, его статьи очень

милы, это приятная литература, очень искусно сделанная, — но

и только! Еще ни разу, так мило беседуя в своих статьях, напи

санных в такой милой манере, ни разу не открыл он ни одного

писателя, не дал определения ни одному таланту. Его суждения

ни для кого еще не отчеканили и не отлили в бронзе медаль

славы... И, несмотря на все свое стремление быть вам прият

ным, как мог он влезть в вашу шкуру? Вся изобразительная

сторона вашего искусства ускользает от него. Когда вы опи

сываете наготу — это для него нечто вроде литературного

онанизма, под предлогом красоты рисунка. Вы только что ска

зали, что не хотите вносить в это чувственность, а вот для него

описание груди, женского тела, вообще обнаженности неотде

лимо от похабства, от возбуждения. В Венере Милосской он

видит Девериа.

В журналистике — честный человек это тот, кому платят

за воззрения, ему присущие, а нечестный — тот, кому платят за

высказывание воззрений, которых у него нет. < . . . >

28 ноября.

Поздно вечером в Люксембургском саду: в уголке сада ста

рая женщина, одетая так, как одеваются люди, скрывающие

свою нищету, лихорадочно срывала кору с дерева и, беспокойно

озираясь, совала ее в карман. Весь вечер, сидя в теплой ком

нате, я не мог отогнать от себя мысли о скудном огне в жалком

камине этой старой женщины. < . . . >

446

4 декабря.

Вот уж три дня, как наш роман «Рене Мопрен» начал печа

таться в «Опиньон насьональ» *. Вот уже три дня, как наши

друзья упорно воздерживаются от разговоров с нами о нем, —

ни от кого никакого отклика *. Мы начали уже отчаиваться,

потому что все было погружено в молчание, но вот, сегодня ут

ром, пришло очень любезное письмо от Феваля, и мы видим,

что наше дитя начинает шевелиться. < . . . >

Признак артистической натуры — это жажда того, что про

тиворечит вашему инстинкту, например, — свержения прави

тельства.

12 декабря.

Доктор Мань только что исследовал глаза Эдмона, и, уходя

от него, мы думаем о том, какой великой гордостью за меди

цину должна наполнять эта возможность сражаться с богом,

эта захватывающая шахматная партия с самою смертью. Следить

за тем, как протекает неисследованная болезнь, спасти кому-

нибудь жизнь, — как все мелко рядом с этим! И как мертва ли

тература рядом с жизнью, ощущаемой всеми кончиками нервов!

18 декабря.

Обед у Фейдо, где под пышной и фальшивой роскошью

скрываются денежные затруднения, озабоченность; дом, где чув

ствуется, что здесь бедствуют в белых перчатках... Очарователь

ная миниатюрная женщина, но от нее не веет ни умом, ни весе

лостью, что-то вроде северного варианта азиатской женщины;

вокруг нее распространяется чувство скучной меланхолии.

Гоштейн отказался от феерии Флобера и вернул ее с ка

ким-то человеком, вроде посыльного, даже без письма, не выра

зив сожаления. На вопрос Флобера посыльный ответил только:

«Это не то, чего хотел господин Гоштейн». Поистине следовало

бы написать на театрах: «Литераторам вход воспрещен».

У парижан такой цвет лица, как бывает на следующий день

после маскарада.

Провел вечер в кофейне «Верон», сидя у входа и глядя на

входящих собратьев по перу, мне неизвестных. Лица у всех из

можденные, изнуренные, измученные, в жестах какая-то болез

ненная нервозность. Ни одного счастливого или доброго лица.

447

Понедельник, 21 декабря.

У Маньи. Мы почти в полном составе, идет ожесточенный

спор обо всем.

— Буало гораздо больше поэт, чем Расин, — кричит Сен-

Виктор.

— Боссюэ пишет плохо, — утверждает Флобер.

Ренан и Тэн считают, что Лабрюйер ниже Ларошфуко. Мы

издаем резкие крики, словно павлины.

— Лабрюйеру не хватает философии! — кричат они.

— А что это такое?

Ренан сворачивает разговор на Паскаля, которого называет

первым писателем среди всех, кто пишет по-французски.

— Сущая задница ваш Паскаль! — кричит Готье.

Сен-Виктор декламирует из Гюго. Тэн говорит:

— Обобщать конкретное — в этом весь Шиллер. Конкрети

зировать общее — в этом весь Гете!

Сражаются по поводу эстетики; в риторике видят гениаль

ность; идет гомерическая борьба вокруг значения слова и му

зыкальности фразы. Потом возникает спор между Готье и Тэ-

ном... Сент-Бев смотрит на них горестно, с обеспокоенным ви

дом. Все говорят. В общем хоре голосов слышится то символ

веры атеизма, то отрывок утопии, то кусочек из речей членов

Конвента, из доктрины о национализации религии. И тут я

присутствую при великолепном зрелище, когда Тэн высовы

вается в окно, потому что его тошнит, потом оборачивается и,

весь еще зеленый, со следами рвоты на бороде, в течение це

лого часа проповедует, несмотря на то что его все еще тошнит,

и восхваляет преимущества своего протестантского бога.

Вторник, 22 декабря.

< . . . > Слышал одну довольно трогательную и довольно дра

матическую историю: Бренн, корреспондент всех провинциаль

ных газет, сошел с ума, к нему приехал Клоден и обнаружил,

что жена Бренна пишет за него все корреспонденции и даже

статьи для политической хроники. Вот доказательство, что у

нас многие работы, даже в области литературы, доступны лицам

обоего пола.

24 декабря.

<...> Все человеческие чувства, — может быть, даже и лю

бовь, — это только различные виды чувства собственности или

продукт его распада.

448

30 декабря.

Вот весь наш день. Сегодня ночью я работал до трех часов

утра над любовной сценой первого акта *. После завтрака по

шел на Аукцион за двумя рисунками, которые купил вчера.

Потом мы правили корректурные листы для нового издания

нашей «Истории общества во времена Революции». После этого

влезли на лестницы и оттирали поташом стены нашей прихо

жей, снимали паутину. От трех до четырех были на уроке фех

тования. Когда вернулись, посыльный принес нам с Аукциона

великолепную пастель Перроно, которую в прошлое воскре

сенье мы поручили купить на распродаже картин Французской

школы живописи. Мы одеваемся, повязываем белые галстуки,

едем обедать к принцессе; возвращаемся и курим трубку, лю

буясь нашим Перроно, который стоит на столе в нашей спальне.

29 Э. и Ж. де Гонкур, т. 1

ГОД 1864

1 января.

Сегодня первым делом хочу навестить самых близких —

иду в Лувр. Закрыто.

Мы снова встречаемся с дядей Жюлем, единственным род

ственником, который у нас остался. По иронии нашего времени,

нам выпало счастье отобедать этим вечером в семье, — и где же?

У Жизетты, в компании ее актеришек, где мы принимаем

новогодние поздравления от Полена Менье.

2 января.

Путье, которого мы убедили выхлопотать себе пособие в две

сти франков, пришел к нам обедать и рассказал о таких по

дробностях жизни бедняков, заурядных и надрывающих душу:

«Деньги подоспели кстати, — ведь вот уже два дня, как ма