Смейся, паяц!

Мебель, чемоданы, коробки, ящики, связки книг – всё это грузчики погрузили в огромную «Колхиду», я сел в кабину с шофёром и утром мы выехали в Москву, куда должны были прибыть через сутки… А Майя и Маша вечером сели в поезд и следующим утром встречали меня в нашей новой квартире. Как я доехал – это своя особая душеразрывающая история, об этой поездке надо писать отдельный роман. Единственное, что я за время этого переезда точно понял: «Колхида» планировалась бетономешалкой, но в последний момент создатели передумали и сделали её грузовой машиной, сохранив все качества бетономешалки: машину трясло так, что я от Киева до Москвы беспрерывно бился головой о потолок кабины, а все мои внутренности периодически менялись местами: мозги проваливались в район паха, а подброшенная вверх печень заполняла черепную коробку.

В Москву мы прибыли в воскресенье, все мебельные магазины были закрыты, поэтому добыть грузчиков не удалось. Мы позвонили Жене Панковой (Женя и Володя Панковы – наши московские друзья), и через час прибыла сформированная Женей бригада грузчиков, в которую входили: сам Володя, писатель, редактор «Фитиля», плюс один доктор экономических наук, плюс два известных Московских журналиста и один дипломат, которого Женя выдернула с какого-то приёма, поэтому он был в костюме с «бабочкой». Бригада грузчиков-интеллектуалов, раздевшись до трусов, за час перетаскала на второй этаж все наши вещи. Потом, потные и усталые, потребовали: «Хозяин! Давай магарыч!». Одна комната была сплошь завалена картонными коробками и ящиками, чтобы разобрать этот завал, мне бы потребовалось полдня. Но тут меня осенило:

– Ребята, как вы относитесь к «украинской горилке с перцем»? – общий восторженный стон был мне красноречивым ответом. – Так вот, мы привезли шесть бутылок этого нектара, они в какой-то из этих коробок. Если найдёте, я их ставлю на стол.

Мои грузчики, забыв про усталость, напевая «Эх, дубинушка, ухнем!», минут за двадцать разобрали весь этот завал и, естественно, отыскали нужную коробку. Началось пиршество, в котором участвовал и бывший владелец квартиры, шофёр такси, который, загрузив «Колхиду» своими вещами, должен был на ней ехать в Киев. Перед отъездом он выпил вместе с нами несколько рюмок и произнёс тост приблизительно такого содержания:

– За время нашего обмена я хорошо узнал Семёныча и полюбил его. Поэтому хочу оставить ему на память подарок. Но не простой подарок, такого он нигде не купит – я его сделал своими руками, для себя, а вот теперь решил подарить. – Он протянул мне маленький, величиной с ладонь, самогонный аппарат. – Пользоваться очень просто: сюда подводишь трубку, а отсюда капает. Никакая милиция не поймает!.. Бери, Семёныч, и вспоминай меня!

Я обнял его и искренне поблагодарил: я понимал, что он отдаёт самое дорогое! (Забегая вперёд, расскажу о дальнейшей судьбе этого аппарата).

У меня в Киеве были друзья Марк Ляховецкий и Ира Марголина, он – кинорежиссёр, она – сценаристка.

Ира была всегда экстравагантно одета, в вечерних платьях, шубах, украшениях, устраивала приёмы, читали стихи, спорила об искусстве… И при всём этом, Ира любила и умела гнать самогон, и делала это очень профессионально. Они переехали в Москву за полгода до нас. Когда мы с Майей впервые пришли к ним в их московскую квартиру, я подарил ей этот миниатюрный самогонный аппарат. Ира была в восторге и, каждый раз, после добывания очередной порции самогона, звонила мне и приглашала приехать на дегустацию, причём, разговор был зашифрован, потому что самогонщиков тогда сажали в тюрьму:

– Сашенька, я написала новый сценарий. Я долго работала над черновиком, чистила, кое-что добавляла – Марик прочитал две страницы чистовика и пришёл в восторг. Но дальше один читать не хочет, ждёт вас, чтобы одолеть весь сценарий вместе. Приходите, ждём!

Должен признать, что самогон, то есть, сценарий у неё всегда получался великолепный!).

Торопясь поскорей добраться до Москвы, я пропустил рассказ о том, как мы прощались с нашей квартирой. Сейчас восполню этот пробел.

Понятно, что уже за месяц до отъезда, мой бар был заполнен друзьями, соседями, сокурсниками, Майиными сослуживцами – все приходили прощаться. Однажды в числе их оказался и мой обменщик, который въезжал в нашу квартиру. Дождавшись, когда гости разошлись, он задержался и осторожно спросил:

– Саша, сколько вы возьмёте с меня доплаты за ваш бар? – Я не очень понял его вопрос и попросил уточнить, за что он хочет доплачивать. – Ну, за стойку, табуреты, полки, фонари… В общем, за весь бар?

– Я отдам вам его бесплатно, – пообещал я и увидел, как у него радостно заблестели глаза. – Но с одним очень жёстким условием. – Блеск в его глазах исчез и появилась настороженность и тревога. – Вы должны будете каждый раз, входя в бар, пить за моё здоровье!

Его глаза снова заблестели – он был счастлив этим неожиданным подарком и поклялся выполнять моё требование. И свою клятву сдержал: когда спустя два месяца, будучи в Киеве, я зашёл забрать письма, адресованные мне, он завёл меня в бар и указал на стену. Там красовалась моя физиономия, вырезанная из какого-то плаката, над ней нимб и надпись: «Основатель бара Александр Каневский».

– У меня, как было у вас, каждый вечер сейчас гости – все хотят посидеть в вашем баре, и первый тост – всегда за основателя!

– Теперь я понимаю, почему стал себя лучше чувствовать! – догадался я.

В день отъезда пришли самые близкие друзья и помогали выносить картины, снимали со стен подсвечники, откручивали от дверей старинные ручки.

Кто-то начал вынимать из двери, ведущей в кабинет, стекло, на котором был нарисован герб. Я остановил его:

– Некрасиво оставлять дверь с вынутым стеклом.

– Это не стекло, – возразил мой друг. – Это произведение искусства!

Возник спор: брать или не брать. Я колебался, не решаясь дать на это добро, но жизнь решила за нас: когда выносили последнюю картину, из-за распахнутых дверей поднялся сильный сквозняк, дверь в кабинет хлопнула, стекло вылетело, и мой герб разлетелся на маленькие кусочки. Это была последняя точка, поставленная в конце нашего пребывания в Киеве. Впрочем, нет. Последнюю точку поставил я в кабинете у Костенко.

Костенко работал в министерстве культуры, своего рода, «редактором-волкодавом»: когда надо было отменить чьё-то выступление или запретить спектакль, начальство приказывало «Ату его! Ату!», и верноподданный пёс с воем и рычанием бросался на добычу. Будучи откровенным, махровым антисемитом, он даже не пытался это скрывать – поэтому с особым остервенением терзал свои жертвы, если они оказывались евреями. Именно он загрыз мой сценарий во дворце «Украина» и зубами вырвал мою фамилию из афиши. Да и до этого он достаточно много сделал гадостей и мне, и Роберту, и другим писателям «некоренной национальности». Поэтому я не мог уехать, не повидавшись с ним.

За день до отъезда, я прибыл в министерство и вошёл к нему в кабинет. Он проводил какое-то совещание, за столом сидело с десяток его сотрудников. Увидев меня, вспыхнул:

– Почему вы входите без разрешения?!

– Я пришёл попрощаться с вами и сказать «спасибо», – очень миролюбиво объяснил я.

После всех моих столкновений с ним и нелицеприятных высказываний о нём, моё заявление его, конечно, поразило.

– Что это значит? – настороженно спросил он.

И я произнёс свой заранее подготовленный монолог:

– Дорогой Константин Иванович! Я давно хотел переехать в Москву, но очень трудно было расстаться Киевом: я люблю этот город, я в нём родился и вырос, здесь мои друзья, моя мама, здесь могила моего отца… Быть может, я бы никогда и не решился на этот переезд, если бы не все те неприятности, которые вы мне причинили. Вы помогли мне, вы ускорили моё решение, и за это я вам очень благодарен. И свою благодарность я материализую: во всех моих рассказах, пьесах, киносценариях самый большой негодяй и мерзавец будет носить фамилию Костенко. Следите за моим творчеством, Владимир Иванович, вам это будет интересно!