Смейся, паяц!

– Я очень люблю Киев: красивый город, зелёный, радостный. Жить бы здесь и жить, если б ещё и работать можно было!

Конечно, кинематографисты бурно зааплодировали, а партийные органы восприняли это как страшное оскорбление. В комитет по Государственным премиям пошёл «донос на гетмана-злодея» с призывом премию ему не давать, фильм «Гараж» показывать на Украине запретили, а директору Дома Кино вкатали очередной выговор. (Мне до сих пор не понятно, за что? Может быть, они считали, что он должен был выскочить на сцену с кляпом и заткнуть рот Народному Артисту СССР?)…

Это произошло незадолго до моего переезда в Москву. Мой очередной вечер был запланирован буквально сразу за Рязановским. Причём, все понимали, что это прощальный вечер, он будет особенно «острым» и стремились билеты получить заранее. Но это же понимали и в горкоме партии, поэтому директору запретили их раздавать, разрешено было выдать только самым «проверенным кадрам» не более ста билетов, чтобы зал был полупустым. Это указание было тайным, директор всем отказывал, ссылаясь на то, что его подводит типография. Он даже мне не дал моих законных пропусков. И только, когда я случайно увидел в ящике его стола нераспечатанные пачки билетов, вынужден был во всём сознаться.

Доходило до идиотизма. В тот же вечер, на открытие Московского Кинофестиваля, выезжала группа ведущих кинематографистов Украины, человек тридцать. Они заказали билеты на самый поздний поезд, чтобы успеть побывать на моём выступлении. Но, по требованию горкома, им поменяли билеты на экспресс, который уходил намного раньше, чтобы они не успели в Дом Кино. Не разрешили вставить сообщение о вечере в ежемесячную программу мероприятий Дома Кино. Запретили вывешивать афишу… Но вся эта мышиная возня не помогла: зал был всё равно переполнен: проникали через служебные хода, через окна и через ресторан, буфеты и кафе, в которые пришли днём и досидели до начала выступления.

Вечер вёл Аркадий Хайт.

– Я слышал, что творческим вечером Александра Каневского занимался лично горком партии, – начал он своё вступление. – Узнав об этом, я возрадовался за Киев: если горком занимается выступлением писателя, значит, все остальные проблемы в Киеве уже решены!

Эта фраза послужила для меня камертоном – я много себе «напозволял на посошок»: читал неопубликованные, непропущенные цензурой рассказы, говорил всё, что думаю о положении юмора на Украине, о патологической перестраховке и удушении всего нового и нестандартного. Всё это я рассказывал с шутками, со смешными примерами, поэтому зал, сначала напуганный и настороженный, постепенно «разогрелся», отбросил зажатость, стал смеяться, аплодировать и задавать довольно острые вопросы. Например: «Как вы стали сатириком?». Я ответил:

– Благодаря социализму.

Затем пришла такая записка: «10 лет назад мы отмечали тысячелетие Киева. В этом году отмечаем ему уже 1500 лет. Вам не кажется, что нас дурят?».

– Ни в коем случае! Наша жизнь в Киеве, – ответил я, – засчитывается, как в зачётном лагере, год за пять, за десять, за пятьдесят – поэтому всё правильно!

Потом была ещё записка, тоже связанная с юбилеем города: «Как вы прокомментируете тот факт, что срыли половину нашей любимой Владимирской Горки и на этом месте построили ещё один музей Ленина. Неужели одного музея Ленина мало?».

– Конечно!.. Известно, что Ленин не любил Киев, поэтому, чтобы показать, как Ленин его не любил, одного музея недостаточно – нужен ещё один.

И в заключение вечера я прочитал записку, которую специально держал для финала: «Вы всю жизнь высмеиваете невежд, проходимцев и дураков? Откуда они берутся в таком количестве?». И я ответил:

– Широка страна моя родная!Сегодня, прочитав эти строки, читатель просто улыбнётся, а тогда – это была вопиющая крамола, антисоветчина, покушение на святыню!.. Но я уже был недосягаемым для них москвичом, прикрытым, как щитами, полосами центральных газет, в которых публиковался. А вот бедный директор Дома Кино получил ещё один очередной выговор.

Я ВАРИАНТЕН

Попытка совершить прямой обмен на Москву была обречена: квартирами такой площади в столице владели очень важные сановники, которые не стремились в Киев. Если же их переводили по службе, то предоставляли аналогичную квартиру. Поэтому в бюро обмена нам подсказали, что надо нашу квартиру разменять на две в Киеве, а затем, каждую из них отдельно менять на Москву. Я заполнил карточки, дал объявление и стал ждать откликов. Чего только нам не предлагали! И две однокомнатные квартиры в полуподвалах, и трёхкомнатную в «хрущёвке», но зато плюс тёплый гараж, «где можно спать», и даже одну корову и два дома в станице Кочановской, Краснодарского края, откуда «всего сутки до Москвы»…

– Найди маклера, – посоветовали друзья, – иначе никогда не поменяешься.

Легко сказать – найди! В то время маклеры были законспирированы, как Штирлицы. После недели неудачных попыток выйти с ними на связь, дедушкин брат Мотя разыскал своего школьного приятеля, который занимался подпольной маклерской деятельностью, и повёл меня к нему на тайное свидание. На условленном месте стоял маленький сухонький старичок и делал вид, что внимательно изучает плакат, на котором краснощёкий здоровяк хвастался, что он «в сберкассе денег накопил – путёвку на курорт купил». Мотя направился к старичку один. Мне было категорически запрещено подходить, пока не подадут сигнал: этот маклер очень осторожен и, если я нарушу условие, немедленно исчезнет. Перейдя улицу, Мотя стал рядом со старичком и тоже стал любоваться здоровяком с путёвкой. Они обменялись условленными фразами и Мотя, не оборачиваясь, почесал затылок – это был сигнал. Я перебежал улицу и стал третьим у плаката.

– Что у него? – не поворачивая ко мне головы и подчёркнуто не замечая меня, спросил маклер.

– Четыре по ордеру, шесть в действительности, – чётко отрапортовал Мотя. – Всего сто семнадцать метров.

– Что он хочет?

– Две по три. Можно меньшей площади.

– Балкон есть?

– Да. Двадцать метров длины.

– Он вариантен, – обнадёжил нас старичок. – Я его беру. Встречаться больше не будем. Телефон мой не давай – на связь выйду сам. Пароль тот же. Месяц звонить не буду – уезжаю в Херсон, там заболела моя племянница.

Я хотел что-то спросить, но маклер-конспиратор пресёк эту попытку:

– Всё! Ша! Расходимся по одному!..

Как выяснилось, этот маклер был трогательно привязан к своим родственникам, он ездил к ним ко всем, выхаживал их и лечил. К сожалению, у него была огромная родня, поэтому ему некогда было заниматься нами.

– Видишь, – сказал я Майе, – судьба вынуждает нас остаться.

– Нет, – ответила Майя, – судьба вынуждает меня самой заняться этим.

Она взяла отпуск, стала регулярно ходить на все биржи обмена и через две недели нашла две трёхкомнатные квартиры в хороших районах, на которые мы и разменяли наш дворец – маклер оказался прав: я, действительно, был вариантен!

Теперь предстояло получить разрешение на обмен в Москве, что было безумно сложно. Я обратился за помощью в редакцию «Фитиля» и оттуда председателю киевского горсовета пришла телеграмма за подписью лауреата государственных премий СССР, депутата Верховного Совета СССР, секретаря союза писателей СССР и главного редактора «Фитиля» – Сергея Владимировича Михалкова. Из этой телеграммы явствовало, что если я немедленно не перееду в Москву, то вся работа «Фитиля» тут же остановится и все культурные учреждения Столицы начнут стремительно разваливаться. Эта телеграмма была зачитана на первом же заседании исполкома, который единогласно постановил дать мне разрешение, чтобы такой взрывоопасный субъект поскорее покинул Киев.

Получив разрешение, мы занялись поиском подходящих квартир в Москве и нашли одну двухкомнатную в районе проспекта Мира, и другую, трёхкомнатную – в Кузьминках. В трёхкомнатную переехали мы с Майей и Машей, а двухкомнатная досталась Мише и Ире с Поличкой Теперь несколько слов о самом переезде.