Смейся, паяц!

– Шурик, здесь будет беда, большая беда!

(Это года за полтора до Чернобыльской катастрофы!)

Я очень любил Москву, но меня устраивал статус-кво: регулярно бывать там, жить в гостиницах, встречаться с приятными мне людьми, делать свои дела и возвращаться в свой бар. Единственно, что омрачало жизнь, это телефонные счета за междугородние переговоры с Москвой. Когда их приносили, и я видел суммы, Майя и Маша повисали на мне с криком «Он не виноват!», потому что я с молотком бросался на телефонный аппарат. Конечно, я понимал, что постоянно живя в Москве, мог бы достичь намного большего, но уж очень не хотелось менять привычный уклад жизни. Я настолько привык к поездам, что нашу спальню называл купе, Машу – попутчицей, а Майю – проводницей. И только когда наша квартира стала просто разваливаться и Майя поставила вопрос ребром: или ремонт, или переезд – я выбрал переезд.

«ЭТО НАША РОДИНА, СЫНОК!»

Мы готовились к переезду на волне подготовки к празднованию юбилея Киева, которому исполнялось полторы тысячи лет. «Что творилось в доме Облонских!». Сносили дома, перепланировали улицы, писали тематические песни и оратории, возводили различные монументы. Один из них, самый огромный, назывался «Родина-мать», фотографии его макета постоянно печатали во всех газетах: монумент изображал высоченную даму с интернациональным лицом, которую должно было быть видно уже на подъездах к Киеву. В правой руке она держала высоко поднятый меч, очевидно, чтобы отпугивать самолёты.

Институт имени Патона предварительно разработал специальный сплав для возведения этого чудо-памятника. Его должны были воздвигнуть на холме, на склоне Днепра. Этот склон подготавливали два специальных управления: одно стригло и брило, то есть, спиливало и выкорчёвывало деревья, другое – на уже побритом склоне, производило хирургическую операцию: бульдозерами срезало его под нужным углом. Однажды перестаралось и срезало больше, чем нужно, тогда третье управление досыпало ту необходимую землю, которую срезало предыдущее. В склонах было много грунтовых вод, поэтому четвёртое управление туда «впрыскивало» жидкое стекло, чтобы укрепить фундамент.

На открытие постамента пригласили Брежнева. Естественно, ко дню его приезда многое ещё не было готово, в частности, площадка перед входом. Её бетонировали на ходу и сушили бетон с помощью самолётных двигателей. За день до приезда вождя, половина учреждений Киева не работала – все сотрудники, студенты, рабочие были привезены на стройку и доделывали, докапывали, докрашивали. Назавтра привезли Леонида Ильича, он уже был на пути к маразму – его протащили по площадке и занесли во внутрь. Он всё похвалил, его тут же увезли, а назавтра во всех газетах были опубликованы сотни фамилий – претендентов на украинскую Государственную премию имени Шевченко, причём, половина из них были работники Совмина, Госстроя, Госплана… А послезавтра появились тревожные признаки проседания постамента, поэтому торжественное открытие приостановили и снова стали накачивать под фундамент жидкое стекло.

По Киеву ходили слухи, что митрополит отказался подписывать акт приёмки: Родина-Мать оказалась выше Лавры, которая стояла на тех же склонах, а в проекте было предусмотрено, что она не будет возвышаться над Лаврой. Как рассказывали, Первый Секретарь ЦК Владимир Щербицкий нашёл выход их положения: он велел сделать мечу обрезание и теперь оружие Родины-мамы напоминает то ли короткий меч, то ли длинный кинжал.

Этот постамент находился напротив нашего балкона по ту сторону Днепра. Однажды Майя разбудила меня и сказала:

– Я не могу спать – посмотри, как страшно.

Я вышел на балкон и понял её испуг: постамент был ярко освещён прожекторами, освещённым был и Днепр, а тёмный холм сливался с тёмным небом, поэтому казалось, что Родина-Мать летит по небу, угрожая мечом-кинжалом. Назавтра я обзвонил все инстанции, угрожая фельетоном за дискредитацию великого памятника. Через два дня холм был тоже освещён, и Родина перестала нас пугать.

Этот постамент был предметом издевательства и насмешек большинства киевлян, о нём ходили анекдоты, его называли «Уродина-Мать» и «Лаврентьевна» (За близость к Лавре). Но я успокаивал своих возмущённых друзей и пытался объяснить, что всё правильно, так и надо:

– Этот постамент – памятник нашему времени, он точно отражает сегодняшние вкусы и пристрастия. Если бы его проектировал какой-нибудь нынешний гениальный Растрелли – это было бы враньё, неправда. А так – потомки по этому идиотскому памятнику смогут понять нашу идиотскую эпоху. Поэтому, да здравствует Родина-Мать, символ Советского Соцреализма!

ВОТ МОЯ ДЕРЕВНЯ, ВОТ МОЙ ДОМ РОДНОЙ…

Однажды мне предложили провести свой творческий вечер в Киевском Доме Кино. Я согласился при условии, что пригласят из Москвы моего брата Леонида Каневского и моего друга Аркадия Арканова. Дирекция Дома Кино радостно приняла это условие: и Лёня, и Аркадий в то время уже были очень популярны и их не так просто было заполучить, а тут я гарантировал их приезд.

Конечно, зал был переполнен. Арканов вёл вечер, как всегда, элегантно и остроумно, зачитывал смешные, сочинённые им, приветственные телеграммы, «Хронику жизни Александра Каневского» и «Международные новости». Запомнились две придумки из этих «Новостей». Первая: «Лейбористы задали вопрос премьер-министру, что он знает о вечере Александра Каневского. Премьер ответил, что ничего не знает об этом вечере. Лейбористы выразили недоверие правительству» и вторая: «По случаю вечера Александра Каневского Белый Дом предложил Дому Кино дружить домами»…

Лёня прочитал несколько моих рассказов, поведал, «как я над ним в детстве издевался» и после этого вышел я и больше часа читал, рассказывал, отвечал на вопросы. Меня долго не отпускали, бисировали, завалили цветами. Такие же огромные букеты подарили и Лёне, и Аркадию. Мама и папа сидели в первом ряду и аплодировали больше всех. Мы спрыгнули со сцены и вручили свои охапки цветов, я – маме, а Лёня – папе. Зал встал и взорвался аплодисментами. Мама и папа улыбались, кланялись, светились счастьем. Хочу верить, что этот вечер каждому из них, хоть не на много, хоть на чуть-чуть, но продлил жизнь.

Назавтра все газеты разразились хвалебными рецензиями, и мне предложили сделать такие вечера традиционными, назвав их «В гостях у Каневского».

В течение следующих лет в гостях побывали писатели Эдуард Успенский, Аркадий Хайт, Александр Курляндский; композитор Геннадий Гладков, кинорежиссёр Яков Сегель и много других ярких, неординарных личностей. Естественно, эти встречи отличались раскованностью и остроумной импровизацией, частенько довольно острой, особенно для Киева. Всё это не могло не настораживать бдительные партийные органы города, и они пытались контролировать процесс, но безуспешно. Когда они требовали программу моего выступления, я приносил директору Дома Кино десяток своих книг и сообщал, что буду читать оттуда. Запретить чтение уже изданных рассказов – было сложно. А под прикрытием книг я читал и неопубликованные рассказы, и «опасно» импровизировал, и отвечал на «рискованные» вопросы. Что же касалось гостей, то от них ведь не потребуешь присылать из Москвы тексты своих выступлений!.. Вот и приходилось райкомовским и горкомовским деятелям всё время быть начеку, терзать директора Дома Кино призывами к бдительности и периодически объявлять ему выговоры.

Особенно они стали неистовать после вечера Эльдара Рязанова, который привёз показать свою новую картину «Гараж». Эльдар Рязанов был на пике популярности, представлен к Государственной премии. В Москве «Гараж» был принят восторженно и Союз кинематографистов Украины пригласил режиссёра приехать в Киев и познакомить коллег с фильмом до его выхода в прокат. Приезд Рязанова был событием для кинематографистов – зал забили так, что сидели на ступеньках и стояли в проходах.

Перед началом показа Рязанов вышел на сцену и сказал несколько вступительных слов. Завершил он свой пролог так: