Убийца среди нас (СИ)

-- Заходите.

-- Захожу, -- почтительно ответил Григорий и встал со стула. И дальше разговор шел в том же духе.

-- Садитесь.

-- Сажусь.

-- Слушайте внимательно, -- Соломкин положил перед собой нетолстую папку с бумагами. На папке крупными буквами и цифрами было обозначено: "Дело" и его номер.

-- Слушаю внимательно.

Отложив бумаги, Соломкин подозрительно посмотрел на посетителя.

-- Вы со мной, Парамошкин, дурачка не валяйте, -- помолчав, спросил: -- А может, наконец-то, прозрели?

-- Именно так, но без дурачков. Прозрел и понял, что хорошо смеется тот, кто смеется последним.

Соломкин почесал лысоватый лоб, подумал и, вновь прищурившись, будто пытаясь угадать, шутит Григорий или нет, сказал:

-- Вот-вот, мне кажется, сейчас вы абсолютно точно подметили свою незавидную роль: жаль, что поздно опомнились. Наверное, когда на меня орали, совсем не думали, что в скором времени будете сидеть здесь, в столь серьезном учреждении? Директор торговой базы, молодой и неглупый мужик, можно сказать "новый русский", а понятия никакого. Да разве так можно себя вести? Что ж, сам виноват, самому и расхлебывать.

Сказано было хоть без прежней злобы, но тоном победителя. Григорий молча слушал. В свои слова он вкладывал совсем другой смысл, полагая, что с помощью Вени он, а не Соломкин будет смеяться последним. Нет, он не дурак, сейчас ему об этом не скажет, но то, что именно он посмеется над Соломкиным последним, успокаивало.

Соломкин принял деловой вид. Началась игра нервов -- что же конкретно его ожидает?

-- Ревизия закончена, -- сказал как о чем-то заурядном Соломкин. И сразу будто обухом по голове: -- Для вас результаты плачевные. Об этом вы не хуже меня догадываетесь, хотя наверное на что-то рассчитывали. Мол, вдруг да пронесет. Нет, так не бывает, -- с сожалением посмотрел на Парамошкина. Тот слушал, опустив голову, и не хотел встречаться глазами с Соломкиным. Эти глаза и весь он, прилизанный чистюля, у которого все так правильно и хорошо, но который может испоганить ему всю жизнь, противен.

-- Так вот, -- продолжал бэхээсэсник, -- ревизия вскрыла на базе недостачу товара. По нашим меркам, немалую. А это уже кое-чем пахнет.

-- Так получилось... стечение обстоятельств... Готов, если можно, внести деньги.

-- Сейчас это уже бесполезно. В проверке крепко подсобила ваша тетрадочка. Надо же было такую свинью себе подложить! Вся ваша махинаторская деятельность в ней как на ладони. Да-а, с таким мне встречаться не приходилось: ну все напоказ. А это потому, -- повысил голос Соломкин, -- что как директор почувствовали себя абсолютно неуязвимым и безнаказанным, работали по принципу: что хочу, то и ворочу. Вот и наворочили.

Парамошкин кивал головой, а про себя думал: "Давай, давай, Крендель вонючий, радуйся, учи жить, сегодня твой верх. Но смотри, на пути не попадайся. Гнидкин тоже. Встретить бы вас в тихом местечке да припечатать..." Парамошкин знал, что мечты эти из области неосуществимых, но думал, грезил, а сам кисло улыбался и согласно кивал головой. Чтобы разжалобить Соломкина, упавшим голосом спросил:

-- А может, как-то замнем? Заплачу, не обижу... -- сказал и сам себе противен стал. Надо же так унизиться! Но с другой стороны, утопающий цепляется за соломинку. Ведь не кому-то, а ему придется срок мотать. А еще вдруг имущество конфискуют? Что станет с Ириной? Спутается с Рюминым, тот к ней обязательно подкатится, а Надя его, Григория, позабудет... И зачем тогда жить? Заметил, что после просьбы глаза Соломкина вспыхнули каким-то торжествующим самодовольным блеском. Наступило молчание. Как хотел бы Парамошкин знать, о чем в это время думал Соломкин! Он еще надеялся, что тот смилостивится. Робко добавил:

-- Суд, насколько понимаю, будет принимать решение с вашей подачи, верно?

-- Верно. Но не только с моей. Ревизию проводила комиссия, с материалами ее работы вы ознакомились. Так что никакой уж "особой" моей подачи не будет.

-- Об одном прошу: еще разок посмотрите, и не слишком... накаляйте...

-- Зря просите, -- Соломкин так посмотрел на Парамошкина, что тот понял всю бессмысленность дальнейших уговоров. А мучитель недовольно покряхтел, достал сигарету и закурил.

-- Но вижу, Григорий Иванович, вы осознали тяжесть своего положения. И в самом деле гадко. Чего хорошего, если светит тюрьма? Да-да, зачем нам с вами в прятки играть? Вещи надо называть своими именами -- тюрьма есть тюрьма. Хотя, конечно, последнее слово за судом. Сочувствую, но на ваше предложение дать согласие не могу. Был сигнал, проверка шла коллективно, все подтвердилось. Теперь, выходит, мне надо дать задний ход, просить пойти вам навстречу следователя? Зачем же мне рисковать? Зачем ставить себя под удар? Рисковать работой, своим именем, положением, благополучием семьи? Не-ет! Хотя можете письменно изложить свои мысли на имя руководства УВД: мол, осознал, прочувствовал. Вдруг примут во внимание.

Как ни был Парамошкин удручен, но заметил, что Соломкину его боль доставляет удовольствие. Нет, он нисколько не сочувствовал, он злорадствовал, издевался, старался уколоть побольнее. А внешне вроде заботлив, что-то советует. Видя, что Парамошкин совсем сник, Соломкин добавил:

-- Плохо. Что раньше в спекуляции засветились. Правда, легко отделались, но все равно это не в вашу пользу. Надо было бы выводы сделать.

"И до этого докопался, -- подумал Григорий. -- Все выведал, подлюка! Нет, такой не пощадит. "Сигнал" ему поступил! Видите ли, поручили проверить стряпню друга Гнидкина. "Крендель" с "Гнидой"! Два сапога пара!.." -- Григорий мысленно грозил, проклинал, строил планы мести, а в душе -- мерзопакостно. Соломкин же сказал:

-- Вообще-то я планировал взять вас под стражу сегодня же. Есть все основания. Но за вас просили, ручались, да и вы вроде бы все осознали. Потому и продолжайте пока сидеть на подписке о невыезде. Все ясно? Или пояснить?

-- Зачем же, -- ответил Парамошкин. -- Мне ясно, а вам спасибо за доверие и понимание...

Григорий говорил, а сам думал, что теперь без помощи Вени ему не выкрутиться. Только он может помочь. Но кто же звонил Соломкину или его начальству? Кто за него просил? Скорее всего, Шлыков -- будущий мэр города.

XXXIV

Через день -- Новый год. Раньше, когда и с деньжатами было туговато, Григорий с Ириной готовились к нему легко и радостно. Строились самые разные планы -- и никакого упадничества. Теперь же для Парамошкиных Новый год стал раздражителем. Чего хорошего, если впереди одно расстройство? Какое веселье? Мрачной непроходимой стеной все наглухо перекрыло уголовное дело и предстоящий суд. Оттого-то нет радости и давит, давит со всех сторон дичайшая тоска.

На улице темень, в доме будто покойник. Григорий в постоянном волнении. Лишь малость забывался на работе, хотя и там ощущал неприязнь к себе, чего раньше не замечал в отношениях с Рюминым и, особенно, с Надей. Нет, Надя его не отталкивала, да и по работе не возникало никаких проблем, но он-то не слепой, видит, что появилась трещина. Может, кажется? Нет, что-то все-таки есть, он это чувствует, только причину никак понять не может... Эх, дурак он да и только! С Ириной ему хорошо сейчас как никогда, а он думает о Наде. Надо бы хоть на время выбросить ее из головы, а не получается.

Мысли копошатся, мечутся и не находят ответов на, казалось бы, простые вопросы. Что, к примеру, будет с его долей в фирме "Надежда", если посадят? Надо ли ее заранее переоформить на жену? Может, еще обойдется? А если нет? Перенесет ли мать?..

Все, все упиралось в Соломкина. Он -- главная язва. Как же Григорий его ненавидит! И Гнидкина тоже. Это из-за них в семью пришла беда. Злоба не утихла, наоборот, все больше и больше разгоралась. Он ее пока сдерживает, не выплескивает...

Стукнула входная дверь. Бабка Фрося понесла Рыжухе остатки ужина. Собаку подкармливает не только она, но и соседи, даже место для ночлега ей сбоку сарая определили. Рыжуха лает с утра до вечера.