Калейдоскоп

Рота вышла из города и свернула на шоссе, ведущее в сторону реки. По движению связных и патрулей можно было предположить, что вслед за ротой идет целая армия. Бывалые солдаты довольно потирали руки.

— Генералы все предусмотрели. Зададим неприятелю такую трепку, на всю жизнь запомнит!

Хоть и пришлось ему патрулировать и нести утомительную службу в передовом охранении, Хуба держался браво, солдатские тяготы переносил прекрасно. Его хвалили сержанты, обратили на него внимание и офицеры, даже ефрейтор пару раз похлопал его по плечу. Начал Хуба понемногу нос задирать, хоть и не был еще в битве и пороху не нюхал. Забыл Хуба, что солдатское счастье о двух концах: сегодня со щитом, а завтра на щите.

Маршировали долго, в постоянной боеготовности. Солдаты проявляли нетерпение. Поносили неприятеля, за то что притаился и скрылся где-то за горизонтом. В один прекрасный день, после одной прекрасной ночи (Хуба свято хранил военную тайну глубоко в сердце) сквозь утреннюю мглу вынырнули вдруг фигуры всадников, вооруженных пиками.

— Ура! Ура! — крикнул Хуба, что означало «В атаку!», и со штыком наперевес бросился на всадников.

Еле догнал его ефрейтор, усатый старый солдат с Малой Бронзовой Медалью на груди. Обругал Хубу, обматерил, чуть не убил в ярости.

— Я тебе покажу, — заорал он, — туды твою растуды! Дерьмо ты собачье! Это ж наша кавалерия. Чтоб больше мне и пукнуть без приказа не смел!

— Слушаюсь, — отозвался Хуба и поплелся обратно в шеренгу.

В это утро принял Хуба торжественную клятву: отличиться в бою, добыть ефрейторские нашивки, заслужить почетную награду, не меньше Средней Бронзовой Медали. Только он так решил, как заблистало солнышко и развеялся в воздухе утренний туман.

«Доброе предзнаменование», — подумал Хуба и крепче сжал карабин.

Рота преодолевала последний подъем, отделяющий от реки. С холмов, голых, как женское колено или ягодица (чем ближе к границе, тем больше думали о женщинах), солдаты увидели реку. Текла извилисто, поблескивая на солнце. Над дальним, пологим берегом еще стоял туман, а на этой стороне саперы сооружали переправу.

Отдых был недолгим. Как только туман рассеялся и открылась неприятельская сторона, взводы спустились с холмов и началась переправа. Для пехоты саперы построили фашинный мостик. С бьющимся сердцем и сапогами, полными воды, выбрался Хуба на неприятельский берег.

Рота двигалась медленно, с оружием на изготовку. Капитан почуял какой-то подвох. Офицеры предвидели возможность засады. Солдаты напрягли зрение. Проклятый туман застилал глаза. Это раздражало солдат. Погода была на руку врагам. Внезапно из потайного укрытия выскочили три фигуры и, крича что-то на незнакомом языке, бросились врассыпную по полю.

— Прицел сто и огонь, огонь! — раздалась команда.

Хуба взял на мушку самую правую фигурку. Застучали карабины. Убегавший пошатнулся и раскинул руки. Хуба выпалил еще раз.

— У тебя снайперский глаз, отличный выстрел, — похвалил старый ефрейтор, — и хоть ты туды твою растуды, все-таки подам на тебя рапорт офицерам. Может, даже отметим тебя в приказе. А теперь — бегом. Надо поглядеть, кого подбили.

Быстро подбежали к убитым. Ефрейтор поглядел на них и присвистнул.

— Грозные пташки. Это диверсанты. Погляди, в штатском и без оружия! Прикрой меня, а я проверю их карманы. У них могут оказаться важные секретные документы.

Хуба шлепнулся в борозду и взял на мушку чистое поле.

— Нет, ничего у них нет, — проворчал вскоре ефрейтор, застегивая вещмешок. — Никаких, говорю, секретных или других каких документов. Нужно доставить их во взвод.

После этой схватки рота двинулась быстрым шагом по направлению к постройке. Взяли ее без единого выстрела — в ней было пусто. Постройку подожгли, а поблизости выставили посты. Хуба поел сухарей, запил ромом и уже подбирался к подогретым на костре консервам, когда услышал странный, неизвестный ему звук.

— Скоро грянет бой, — объяснил ефрейтор. — Перед боем всегда здесь звонят.

По непонятным Хубе причинам капитан отложил время наступления. Отдых продлился до вечера. В сумерках увидели множество огней, окруженных большими шапками дыма. Стало быть, и другие роты благополучно форсировали реку и укрепились на неприятельском берегу. Далекие костры прибавили духу. Солдаты приободрились, они были не одиноки на чужой земле. Угасала заря. Пурпурные языки пламени светили все ярче. В тишине погромыхивали одинокие выстрелы. Однообразно причитали невидимые звоны. Наконец, капитан подал долгожданную команду. Офицеры собрали взводы и ободрениями подготовили к наступающему бою. Хубу удивило, что о лесе на пригорке никто не промолвил ни слова. Зато давали щедрые посулы после победы всех отметить милыми сердцу и телу наградами. Под прикрытием ночи рота подошла к городку и залегла в садах. В полной тишине ожидали сигнала к атаке.

Взвод Хубы должен был атаковать центр и, сломив сопротивление врага, оказать поддержку взводам, наступающим по флангам. Стояли так близко, что Хуба видел как на ладони улицу, дома и башню с раскачивающимися колоколами. Съеженные фигурки перебегали через площадь и скрывались в темных нишах ворот.

«Там, у ворот, будет жарче всего, — подумал Хуба, взопрев от волнения. — Город полон диверсантов. Ни одного мундира».

В это мгновение искрящаяся ракета взмыла в воздух.

— Ура! Ура! — крикнул Хуба и вырвался, чтобы быть впереди всех штурмующих.

Сопротивление было сломлено первой же атакой. Хуба не слышал ни выстрелов, ни взрывов, хоть не жалел гранат (и ничего не откладывал про запас). Не долетали до него ни крики, ни тупые отзвуки ударов, нанесенных прикладами. Видел только чужие лица, лица врагов и неприятельские силуэты, появлявшиеся вдруг в узком поле его зрения. Фигуры возникали совсем рядом с Хубой и, приблизившись, исчезали безвозвратно. Атака проходила в молниеносном темпе. Несмотря на ночную тьму, в городке становилось все светлей. Чад угара и блеск пожарищ добавляли Хубе сил.

— Молодец, Хуба! — услышал он вдруг спокойный голос капитана. — Ты, братец, хват! Назначаю тебя ефрейтором. Но пощады не давай!

Хуба устыдился, промелькнула мысль, что он, должно быть, кого-то проворонил или недостаточно сильно ударил прикладом, и капитан эту его халтурную работу заметил.

Он заорал «Ура! Ура!» и одним прыжком влетел в следующие ворота.

Хуба берет штурмом лестницу, взбирается на второй этаж, там бьет кого-то, пыряет штыком, рубит сплеча. Затем взрывает гранатой чердак и как на крыльях — по крышам — мчится завоевывать новый дом. Ожесточенная битва догорает и, как соломенная мочалка, внезапно гаснет. Только теперь берет верх усталость. Шатаясь, выходит Хуба из захваченного строения. Из ослабевших рук выскальзывает карабин. Хуба вздыхает и с облегчением опирается о стенку. Любой ценой необходимо отдохнуть. Нестерпимо хочется пить. Невыносимый зной жжет плечи и спину, постепенно охватывая все тело. Хуба дремлет, почти уже спит стоя. Но вдруг, охваченный недобрым предчувствием, очнулся и пришел в сознание. Повернул голову и нервно засмеялся: он опирается о горящий дом! Шапкой загасил загоревшееся сукно и, постукивая карабином, пошел искать воду. Его все больше мучила жажда, а фляжку с ромом он потерял, сам не знает где и когда.

На базарной площади неподалеку от колодца капитан со своим штабом осматривал вещи, вынесенные из огня. Искали то, что, по всей вероятности, награбил у них враг за то время, пока его не вытеснили за реку. Хуба подоспел как раз тогда, когда два солдата притащили огромное настенное зеркало. У командира был наметанный глаз. Лишнего себе он не позволял:

— Не наше, — сказал он, — ищите, ребята, другое зеркало.

Солдаты изобразили удивление на лицах. Капитан пригрозил пальцем.

— Наши зеркала бьются в порошок, а эти на кусочки. Бросайте, ребята. Разберетесь сразу: наше, не наше?