Кубанский шлях (СИ)

Из закурганцев Степан встретил только Ерофея Брыля и позвал с собой искать остальных станичников.

- Ни, я пиду с казакамы, грабыть. Ты чув, що казав Суворов, - отказался Ерофей.

Степан не нашёл ни Фрола, ни Михаила среди ликующих солдат, а ему так хотелось убедиться, что они живы, поделиться радостью от разговора с великим полководцем.

Один из солдат посоветовал сходить в госпиталь, который начали развёртывать на самом крупном постоялом дворе. В него свозили всех раненых: офицеров, солдат, казаков.

Госпиталь он нашёл быстро, в самом центре крепости. На входе стояло несколько вооружённых мушкетёров и не пропускали посторонних.

- Братцы, пустите, - взмолился Степан, - мне бы узнать о станичниках.

- Пока нельзя, - мотнул головой один из них.

- Ты и не узнаешь ничего, казак. Вишь, ещё порядка нету, - пояснил другой, - приходи завтра.

А Ерофей Брыль с группой казаков рыскал по домам в поисках добычи. Вернулся в лагерь вечером весьма довольный. Сгрузив добро прямо на землю, он быстро рассовал его по потаённым местам и собрался повторить свой подвиг, слишком соблазнительным он ему показался. За один день стать богатым - это ли не счастье?! С ним рискнули идти на ночь глядя ещё несколько казаков.

Ворвавшись в очередной дом, они пригрозили женщинам оружием и стали рыться в сундуках, выбирая наиболее ценные вещи. Ерофею не хотелось делить добычу на всех, и он пошёл дальше по женской половине дома.

В одной из комнат он нашёл дрожащую от страха молодую турчанку, почти девочку. При виде его она пронзительно завизжала и забилась в угол, однако, под суровым взглядом казака, с саблей в руках, притихла.

Ерофей окинул взглядом комнату - ничего примечательного, лишь у ног турчанки лежал яркий ковёр. Брыль представил его на стене своей хаты и оттолкнул женщину в сторону. И только нагнулся, чтоб свернуть его, как получил чем-то тяжёлым по голове. На зов обитательницы комнаты прибежали ещё женщины и стали его бить, кусать, щипать. Одна из них, орудуя кинжалом как настоящий янычар, вонзила клинок Ерофею в самое сердце.

Когда в поисках товарища казаки заглянули сюда, они увидели растерзанного, окровавленного Брыля. Женщины, ослеплённые яростью, бросились и к ним. Мародёры решили с ними не связываться и поспешили от греха подальше.

Войскам потребовалось несколько дней, чтобы очистить город от трупов, которыми были заполнены рвы, земляные валы, улицы и большие площади Измаила. Не могло быть и речи о том, чтобы спасать раненых турок, почти все были безжалостно добиты. Отдельные пленные при виде этой жуткой бойни сами умирали от страха.

Тела убитых русских героев увозились за город и погребались по церковному обычаю. Дюжина полковых священников едва успевала отпевать их. Несколько мушкетёрских рот занимались земляными работами: копали ямы засыпали могилы, сбивали и ставили кресты.

Турецких же трупов было так много, что невозможно было их захоронить, и комендант отдал приказ бросать тела в Дунай. На эту работу были определены пленные. Но и при таком способе Измаил был очищен от трупов только через шесть дней.

Крайне неприятную задачу поставил Осип де Рибас запорожцам: разгребать кровавую кашу в реке с баркасов, "с берегов крюками оттаскивать на середину реки мёртвые тела, которые бы течением снесло вниз", хотя Дунай и так был забит трупами турок по всей своей ширине. Это осложняло казакам задачу: баркасам почти было невозможно выйти на воду, не заваленную трупами.

Степан Безруков каждый день ходил как на службу в госпиталь, и только на пятый день его пропустили. Военный фельдшер, с красными от бессонных ночей глазами, в ответ на его просьбу пройти к казаку Цыганову Фролу, долго листал уже затрёпанную тетрадь со списками раненых, и не найдя такой фамилии, отрицательно покачал головой.

- Как нет? Ищите лучше! - с болью в сердце и отчаяньем воскликнул Степан, - не может такого быть!

Он ещё надеялся на какой-нибудь счастливый случай и решил продолжать поиски в других местах. Есть же кто-нибудь, кто видел Фрола в бою, кто выходил с ним из боя....

-Да я уже два раза просмотрел, нет твоего Фрола Цыганова, - виновато проговорил лекарь.

-Тогда поищите Михаила Держихвоста.

И снова ожидание застыло на лице Степана.

- Есть! - со вздохом облегчения воскликнул фельдшер, - ранения в голову и голень, третья палата.

Михаил был в сознании, он лежал на койке с закрытыми глазами, а душой уносился в родную станицу, к своей семье, к нежной черноглазой Айше. На голове его белела повязка. Услышав шаги, он повернулся к двери и увидел улыбающегося Степана. Несмотря на раненую ногу, Михаил с трудом поднялся с постели ему навстречу.

- Стэпан, ты живый, - крепко обнял друга.

- Я-то живой, а с тобой что? Тяжёлая рана?

- Ни, ногу знова прострэлилы и вухо одризалы.

- Как так?

- Турок саблёй по голови хотив дать, а я увэрнувся. Ну, и задило. Як там нащи хлопци?

- Ерофея убили, о Фроле пока ничего не знаю.

О трагическом конце Ерофея он узнал из рассказа казака, который ходил с ним на грабёж. Степан поведал о том Михаилу.

- Я так и думав, що вин плохо конче. Царствие ёму нэбэсно, - перекрестился Михаил, - о мэртвих дурно нэ кажуть, но поскудна душа у ёго була.

- Всё равно, светлая память ему и вечный покой, - отозвался, перекрестившись, Степан.

- Що я тоби кажу, друже: в охвицерской палате е князь. Ёго полумэртвого прынэслы. Симь ран. Думалы, що помрэ. А вин сёгодня очнувся...

- И что?

- Попросыв якусь няню!

- Я знаю. Это еда такая, русская.

- Я що и кажу. Так ёго пушкарь побиг вутку шукаты, - рассмеялся Михаил.

- Крепкий, видать, князь, - улыбнулся Степан, - ты давай, выздоравливай, Миша. Я ещё приду. Вот разузнаю что-нибудь о Фроле и приду.

19. Ясский мир и князь Таврический

Великий князь Тавриды Григорий Потёмкин! Бескровное завоевание Крыма, создание Черноморского флота и превращение пустынных степей Новороссии в цветущую провинцию....

После удачной кампании 1790 года, закончившейся взятием Измаила в начале февраля, сделав все необходимые распоряжения по армии и флоту и передав командование над ними князю Репнину, Потёмкин отправился в Петербург. Здесь он был встречен с большими почестями и, по обыкновению, остановился в Эрмитаже. Екатерина прислала ему фельдмаршальский мундир, украшенный по шитью алмазами и драгоценными камнями и копию с указа, в котором после подробного перечисления подвигов русских войск в прошедшую кампанию, говорилось: "...на вечную память заслуг воздвигнуть Григорию Потёмкину на иждивении казны нашей дом со всем принадлежащим к тому убором и перед оным соорудить монумент с изображением побед и завоеваний, под его руководством одержанных...".

Во время своего пребывания в Петербурге Потёмкин, пользовался благосклонностью и неограниченным доверием императрицы, которая почти ежедневно виделась с ним и ничего не предпринимала без его совета; вельможи по-прежнему раболепствовали перед князем, однако глубокая печаль не покидала его: он скучал от почестей и ласк, видел и перемены в расстановке политических сил при дворе, фавор Платона Зубова. Он поторопился с отделкой подаренного ему Екатериной дворца и устроил в нём девятого мая для императрицы и всего двора торжественный приём.

После этого праздника Потёмкин уже не вернулся в Эрмитаж, а остался в Таврическом дворце. Живя здесь, князь не переставал заниматься делами, касавшимися вверенных ему войск, но дальнейшие военные действия начались без него и притом весьма удачно. Князь Голицын взял Мачин, Кутузов разбил турок при Бабадаге, Гудович после кровопролитного штурма овладел сильной и важной крепостью Анапой.

Наконец, двадцать восьмого июня князь Репнин одержал блистательную победу над великим визирем близ Мачина. Эта победа заставила турок начать в переговоры о мире. Таким образом, Потёмкин был поставлен перед необходимостью немедленно выехать в армию. Двадцать четвёртого июля он простился с императрицей и в шестом часу утра отправился из Царского села в Молдавию.