Кубанский шлях (СИ)

Закурганцы, как и другие, в эту ночь с волнением ожидали сигнала к штурму. Они не собирались умирать, но, на всякий случай надели чистое бельё и обменивались наказами, чтобы оставшиеся в живых могли передать их родным.

Очень переживал Фрол, оставивший беременной жену. Думал он и о закопанных ценностях и жалел, что не рассказал о них Катерине. Только Степану мог открыть своё тайное место.

- Стёпа, ты только не перепутай, по дорожке к каменной бабе, у подножья кургана, три шага вправо, - шептал он, - запомни как молитву. Повтори!

И Степан, в который раз повторял.

- И ты, не оставь моих, Дарьюшку и сына. При первой возможности, устрой ей встречу с родными. Она спит и видит их каждую ночь. Помогай и моим старикам по мере сил, - в свою очередь наказывал он Фролу.

- Не робей, воробей! Это так, просто разговоры. Мы обязательно вернёмся в станицу. Главное, с турками разделаться.

- Да! Чтобы не мешали нам растить хлеб!

- Степан, а мы ведь сильно переменились. Вот, ты раньше хотел бы оказаться в рекрутах?

- Что ты, Фролка?! Конечно, нет. Это самое страшное для крестьянина. У меня тестю, которого я никогда не видел, забрили лоб, он и сгинул.

- Вот! А теперь мы с тобой пошли на войну охотниками и с радостью служим Отечеству. А знаешь, знаешь, почему так?

- Ну?

- Мы стали казаками, и, как говорит Сидор, слава Богу, что мы казаки! - перекрестившись, гордо провозгласил Фрол.

Степан подумал, что прав Фрол, с ним впрямь произошла большая перемена. Теперь он думал, действовал не так, как крепостной Степашка, а как настоящий казак Степан Данилович Безруков, защитник Веры и Отечества. Вот так, с "-вичем" записали его в казачий полк!

Ерофей Брыль твёрдо надеялся, что выживет в этой страшной битве. Иначе нельзя: пропадёт столько добра, награбленного за это время. И кому оно достанется? К тому же он не указал родным место, куда он перепрятал Фролкин чугунок. Нет, умереть никак нельзя. Но он, как и другие, что-то говорил о семье, о жене....

И лишь Михаил, опытный казак, молчал. Как не раз повторял его дед, подобные разговоры и даже мысли притягивают смерть.

Александр Залесский, получивший после выздоровления перевод в егерский полк, мечтал о чинах и наградах. На войне чины быстро идут. Именно поэтому он просился сюда, в самый центр боёв. Ещё он представлял, как забудется его некрасивая история, и он вернётся в Санкт-Петербург "на коне". А будет слава, будут и деньги! Его начнут принимать в лучших домах, и не только как тестя князя Барятинского, а как героя русско-турецкой войны.

Так как это был период самых коротких дней, Суворов решил начать штурм за два часа до рассвета, чтобы до сумерек успеть подавить все очаги обороны.

Начальникам было предписано оставаться при своих частях, запрещено было выводить батальоны до сигнальной ракеты, по словам генерал-аншефа, "чтобы людей не утруждать медлением к приобретению славы".

Одиннадцатого декабря, в день штурма перед рассветом, Суворов обратился к войскам со словами:

- Храбрые воины! Вспомните все наши победы и докажите, что ничто не может противиться силе оружия российского... Два раза осаждала Измаил русская армия и два раза отступала; нам остаётся в третий раз или победить, или умереть со славою.

И каждый из участников штурма, чувствовал, что слова полководца предназначены именно ему, каждый исполнялся боевым духом и силой.

Диспозиция Суворова предусматривала разделение атакующих на три отряда по три колонны в каждом. Каждая колонна состояла из пяти батальонов; в голове должны идти стрелки, обстреливающие защитников вала; за ними - сапёры с шанцевым инструментом, потом батальоны с фашинами и лестницами; в хвосте - резерв.

До двух третей войска должны атаковать с приречной стороны. Почти половину сил под Измаилом составляют пешие казаки с ружьями и короткими пиками, и казаки в составе флотилии, запорожцы. Утром суда флотилии, построившись в две линии, двинутся к крепости. В первой линии 145 лёгких судов и запорожских лодок с десантом, а вторую составят 58 более крупных судов, которые будут осуществлять огневую поддержку.

- Ну, с Богом! - перекрестился Александр Васильевич.

16.Штурм Измаила

И вот в три часа ночи взвилась первая ракета и войска выступили к назначенным местам. По второй ракете они подошли к стенам, как было приказано, на триста шагов. Степан и Фрол шли вместе со всеми и чувствовали себя частью большого слаженного механизма. И хотя команды отдавались почти шёпотом, каждый понимал, что и как надо делать.

В половине шестого утра, в совершенной темноте, сквозь густой молочный туман все колонны двинулись к крепости, соблюдая полную тишину; тут же отплыли от берега и десантные суда. Но вдруг, при приближении первых отрядов на триста шагов к крепости, весь вал как будто бы вспыхнул и загорелся. Это турки, узнавшие от перебежчиков о дне и часе штурма, открыли огонь.

Раньше других подошла с правого крыла вторая колонна под командованием генерал-майора Ласси. Под адским огнём солдаты приникли к земле и кинули лестницы.

Премьер-майор Барятинский, назначенный идти впереди этой колонны, со стрелками, бросился в глубокий ров и взобрался на вал без помощи лестницы, за ним - вдохновлённые им солдаты.

И с этой горсткой выживших в огне стрелков Андрей начал бой за овладение вражеской батареей. Турки неистово сопротивлялись. На бастионе мелькали их яркие одежды, искажённые яростью и злобой лица. Барятинский старался не смотреть на них. Это мешало ему выполнять свою работу, вернее, исполнять долг. О возвышенном, как накануне, он не думал. Взять батарею, и всё! Сколько это длилось? Он не ощущал времени, но пика в руках стала горячей....

Турки пользовались всеми видами оружия одновременно: кинжалами, ножами, саблями, ятаганами, стреляли из ружей. Увёртываться от ударов и пуль было невозможно - слишком плотным был огонь, и слишком много было врагов.

Вот и резкая боль пронзила плечо. "Кажется навылет", - подумал князь, и тут уже две пули попали в левую ногу. Он опёрся на какой-то ящик и стал, преодолевая боль, тоже стрелять.

Неподвижный турок, лежащий у его ног, вдруг ожил и снизу ударил кинжалом в колено. Он в ответ вонзил в него штык, и снова зарядил ружьё.

Истекая кровью, Андрей как будто совершенно не чувствовал боли. Отрешённый от неё, как заведённый он нажимал на курок, заряжал и снова нажимал. Но действия его становились всё медленнее.

Стрелки спешили к нему из восьмисаженного рва на помощь, но немногие забирались наверх. Сухой, как всегда, был рядом и пикой поддерживал своего ученика, не подпуская врагов близко.

В какой-то миг Барятинский увидел, что вахмистр упал, из его горла хлынула кровь.... Князь понял - это смертельный выстрел, и он, вероятно, был предназначен ему, Андрею.

К этому времени вся колонна егерей поднялась к отвоёванной батарее, и на стенах крепости загремело победоносное русское "ура!". Израненного Андрея солдаты понесли на ружьях в лагерь.

Соседняя, первая колонна генерал-майора Львова задержалась перед сильно укреплённым каменным редутом Табии. Солдатам удалось перелезть через палисад и захватить дунайские батареи. Но из редута вылетели на них турки и ударили в сабли. Их вылазка была отражена штыками, и, обойдя редут, колонна двинулась к Бросским воротам.

Одновременно с первыми двумя достигла крепостного рва шестая колонна на левом крыле. Ею руководил храбрый генерал-майор Михаил Илларионович Кутузов. Отряд форсировал ров под страшным огнём. Солдатам удалось взойти на вал по лестницам, но здесь их встретили превосходящие силы турок. Дважды оттеснял неприятеля Михаил Кутузов и дважды отступал к самому валу под их неисчислимой массой. Колонна остановилась.

Генерал-аншеф с кургана зорко следил за ходом сражения, рассылая с распоряжениями ординарцев. Но в предрассветной мгле лишь сменявшие друг друга крики "алла!" и "ура!" говорили ему о том, на чью сторону склоняется победа. Кутузов известил своего командующего о невозможности идти далее.