Жеребята (СИ)

- Приветствую служителя Всесветлого...

Он кивнул и молча встал, подошел к ней.

Сашиа закрыла глаза.

Миоци подвел ее к очагу и заставил сесть рядом с собой.

- Рассказывай все, - сказал он и отвернулся.

- Все? - переспросила сестра.

- Здесь не детская игра в глупое эхо, - заметил Миоци, не поворачивая головы.

- Я не буду тебе ничего рассказывать, - ответила громко Сашиа.

- Отчего?

Он повернулся к ней - блики огня отсвечивали на его осунувшемся, исхудалом лице.

- Когда... когда ты стала карисутэ? - спросил он обреченно.

- Очень давно, - ответила Сашиа, и покрывало упало с ее плеч на землю.

Миоци сжал голову в ладонях и пригнулся, застонав от боли.

- Где это случилось? Это он... он тебя научил?

- Каэрэ? Нет, он не карисутэ, о ли-шо-Миоци, - ответила спокойно она.

- Ты научилась их хитростям... - медленно, со страданием в голосе, проговорил Миоци. - Он говорит, что ты - не карисутэ, ты говоришь - что это не он...тайком ты прибегаешь к нему, а Игэа вас покрывает... он - тоже карисутэ... о Всесветлый!

- Каэрэ только сегодня узнал, что я карисутэ. В тот самый миг, что и ты, брат...

- Не называй меня больше так, - ответил ли-шо-шутиик, прижав руку к горлу.

- Ты можешь запретить мне тебя так называть, но ты навсегда останешься моим братом, сыном моей матери, Ийи Ллоиэ, и моего отца, Раиэ Ллоутиэ - неожиданно звонко прозвучал голос Сашиа.

- Не смей называть их имен, - обреченно произнес Миоци. - Ты ушла к карисутэ, я ушел к белогорцам. Мы - врозь, и у нас нет родни.

- Наши с тобой мать и отец были карисутэ, брат, - ответила Сашиа.

Северный ветер громко хлопал занавесью, задувая пламя в светильнике. Миоци молча встал и ушел. Огонь в очаге погас, и Сашиа осталась одна в наступившей темноте.

...Великий ли-шо-шутиик велел позвать к себе Тэлиай. Она пришла и стала на пороге его простой кельи в домике в саду.

- Дитя мое, Аирэи, - вырвалось у нее, - на кого ты похож...

- Тэлиай, - он поднял голову, и, встретившись с ним взглядом, кормилица испуганно умолкла, - Тэлиай, ты - карисутэ?

Она растерялась и, пошатнувшись, прижалась к дверному косяку, чтобы не упасть.

- Итак, - продолжал Миоци, - ты - карисутэ. Отец Огаэ был карисутэ. Игэа - карисутэ... и Аэй, надо полагать, тоже...

Лицо Тэлиай стало землисто-бледным.

- Сашиа и Каэрэ - еще одна пара карисутэ, - с нехорошим смешком добавил великий жрец. - Ты видишь, я много знаю. Тебе лучше признаться во всем.

- Мне... признаться? - прошептала Тэлиай. - В чем... признаться?

- В тех гнусностях, в которые... в которые... - у него перехватило горло, - в которых вы втянули Сашиа!

Он прыжком вскочил на ноги и схватил за плечи Тэлиай. Та смотрела ему в лицо широко раскрытыми от ужаса глазами и ничего не говорила.

- Отвечай! Не бойся меня удивить! - крикнул он.

- Удивить? - ответила кормилица, мягко отводя его руки. - Что же, слушай... Сын мой, Аэрэи, был карисутэ. Его приемные родители - Ийя Ллоиэ и Раиэ Ллоутиэ - были...

- Тэлиай! - взревел Миоци. - Не лги!

- Твой дядя...

- Не лги!

На лице великого жреца появились пунцовые пятна - такие же, как пятно на лице Сашиа.

- Ты ударил свою сестру, сынок... - горько сказала Тэлиай. - Хороший же путь прошел белогорец...Твой дядя неспроста не хотел видеть тебя в Тэ-ане.

- Мой дядя? - зло засмеялся Миоци. - Откуда ты знаешь про Аирэи Ллоиэ? Или ты подавала ему лук при Ли-Тиоэй? Как вы лживы, карисутэ... О, Всесветлый...

- Я не подавала ему лук при Ли-Тиоэй. Но дева Шу-эна перевязала его раны и вернула к жизни, - сурово ответила Тэлиай. - Что ж, прикажи казнить и ло-Иэ, странника-белогорца, странника-карисутэ - того, кто занял место своего старшего брата, растерзанного псами Нэшиа!

Миоци отпрянул от нее, отступил назад, на циновки, споткнулся о корзину со свитками и, потеряв равновесие, упал на пол, опрокидывая на себя светильник.

- О, дитя мое! - испуганно закричала Тэлиай, и они вместе начали тушить жадное пламя, охватившее старую циновку.

...Сашиа выбралась из ледяной залы, по которой гулял ветер, неслышно прошла по коврам, потом - по дорожкам сада, потом - осторожно подошла к дверям домика в саду. Там горел свет, и пахло чем-то сладко и вместе с тем - горько, будто в непраздничный вечер кто-то зажег горный ладан - благовоние Солнцестояния.

Миоци сидел на циновке, перед ним стоял раб.

До стоящей в темном саду и прильнувшей к дверной щели Сашиа донеслись слова брата:

- Нээ, ты завтра пойдешь с Сашиа на рыночную площадь и сделаешь, как я тебе сказал...

Девушка толкнула дверь и бросилась к ногам Миоци:

- Брат! Аирэи! Ли-шо-Миоци! Жрец Всесветлого! Нет! Не делай этого! Пощади! Пощади! Накажи меня сам! Избей, как хочешь! Только не приказывай наказывать меня на рыночной площади!

Она рыдала, целуя его ноги и край рубахи, долго не замечая, что он сам содрогается от рыданий и целует ее.

- О, бедная, бедная сестра моя, - наконец, смог он сказать. - Неужели я был так жесток к тебе, что ты решила - я могу отдать тебя палачам на рынке, как распутную девку?

- Брат мой...- она обвила его шею руками. - Ты понял все? Ты не сердишься?

- Нет, о нет. Не сержусь. Я хотел отправить Нээ с тобой на рынок - чтобы ты купила себе всего, чего ты хочешь - тканей, украшений...ниток для вышивания - самых драгоценных...

Она разрыдалась снова, повторяя: "Аирэи! Аирэи!"

- Ты ведь помнишь матушку? - спросил он вдруг сестру.

- Да, конечно, помню - она любила тебя, и ожидала встречи.

- Как? - не понял Миоци. - Вы же считали меня умершим.

- Карисутэ верят, что Повернувший ладью вспять приведет всех живыми с собой.

Миоци покачал головой.

- Какая она была, матушка? - спросил он.

- Люди говорили, что я на нее очень похожа, - ответила Сашиа, улыбаясь сквозь слезы.

...Они долго говорили - о родителях, о их доме, о сыне Тэлиай, ставшим наследником Раиэ Ллоутиэ, о том, как жила Сашиа в общине, как она стала карисутэ...

- Ничего дурного мы не делаем, брат мой, - перебила она свой рассказ и заглянула в его усталые глаза, отливающие темно-зеленой водой лесных озер.

- Не бойся меня, - уже в который раз повторил ли-шо-Миоци. - Не бойся. Я был суров. Я был... очень несправедлив. Теперь все будет иначе.

Он поцеловал ее в лоб и встревожено произнес:

- Ты вся горишь! У тебя лихорадка, Сашиа!

+++

Огаэ не спал. Он осторожно выбрался из спальни - так, чтобы не разбудить няньку Лэлы, мирно похрапывающую на своем ложе из цветных подушек и одеял рядом с постелью девочки.

Огаэ осторожно шел босиком по циновкам, стараясь, чтобы его шаги были неслышны. Он добрался до статую Царицы Неба - огоньки светильников мерцали у ее подножия и на выступах стен рядом, отбрасывая тревожно подрагивающие тени на фигуру юной девушки с ребенком на руках.

Он вспоминал рассказы Иэ о белогорцах. Когда в Белых горах совершался суд над каким-то человеком, белогорцем, то все его ученики приходили на судилище, связав себе руки ремнями. И потом разделяли со своим учителем его приговор, будь то оправдание, или изгнание, или смерть...

Огаэ сел на циновку у ног Царицы Неба, обхватил руками колени, уткнулся в них горячим лбом. Да - он убежит. Убежит в степь. Может быть, даже этой ночью - перед тем, как рассветет. Он убежит в степь за реку, и никто не будет знать, где он живет, а он будет скитаться по бескрайней степи, и, может быть, даже встретит Великого Табунщика.

Его мысли прервал шум во дворе.

Чья-то огромная рука сдернула занавеску, висящую над входом в дом Игэа. Пламя смолистых факелов ворвалось внутрь, заплясало зловещими отсветами на выбеленных стенах.

Люди в черных плащах с темно-красным кругом на спине затопотали по циновкам, побежали по лестницам наверх, застучали в закрытые ставни.

- Эй! Эй! Силен Уурт!