Жеребята (СИ)

+++

Миоци присел на корточки и внимательно посмотрел в глаза стоящего перед ним Огаэ.

- Я оставляю тебя на попечении своего лучшего друга. Слушайся ли-Игэа во всем. Если ты выучишь хотя бы одну треть трав, которые знает он, то экзамен на писца ты сдашь. Ты понял меня, Огаэ?

- Да, мкэ ли-шо.

Миоци положил ему на плечо свою огромную руку.

- Не грусти. Я надеюсь, мы скоро с тобой увидимся - через пять-семь дней. Ну, Всесветлый да просветит тебя... - он, благословляя, погладил его по прямым темно-русым волосам.- Не забывай читать гимны Всесветлому, - добавил он и слегка погрозил ему указательным пальцем, - и не реви.

Последнее предупреждение пришлось как нельзя кстати.

Миоци выпрямился и взял поводья из рук раба. Огаэ продолжал стоять, не шелохнувшись, и не сводя взора со своего учителя. Казалось, все силы его маленького тела ушли на то, чтобы не разрыдаться при прощании, и он уже не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, ни даже вымолвить слова.

- Ну, что же ты, - негромко, ласково произнес Миоци. - Какой ты...

Он снова склонился и неожиданно для самого себя поцеловал его в лоб - он никогда не делал этого прежде. Огаэ вдруг чмокнул его в щеку. "Как отца", - подумал Миоци, и ему стало безмерно жаль Огаэ.

- Я скоро приеду, мой мальчик, - сказал он совсем тихо, ему на ухо. - Я тебя не оставлю.

Аэй и Огаэ

... Огаэ долго смотрел вслед всаднику на вороном коне. Свежий ветер нес аромат далекой степи.

Аэй подошла к нему и взяла его за руку.

- Учитель Миоци уехал, - сказала она. - Пора ужинать и ложиться спать.

Огаэ высвободил руку.

- Да ты уже совсем большой, - произнесла она удивленно и печально.

- А где мкэ ли-Игэа? - спросил Огаэ, борясь с комком в горле.

- Он с новыми больными.

- Я хочу к нему.

- Не сегодня.

Огаэ опустил голову, закусил губу и поплелся вслед за Аэй по тропинке среди миндальных деревьев. К вечеру дневная суета в имении почти улеглась. Рабыни с подойниками, в которых белело густое парное молоко, неспешно шли к кухонной пристройке. Завидев Аэй, они заметно ускоряли шаг. Рабы, разгружавшие воз свежего сена, тоже стали веселее шевелить граблями, когда хозяйка зорко посмотрела в их сторону. Проходя, она то и дело задавала быстрые, краткие вопросы - все ли белье сегодня выполоскано, поставлена ли уже квашня на завтра, починены ли перила на восточной веранде и выбиты ли ковры из верхней горницы. Веселые и шумные домочадцы Игэа почтительно отвечали ей, она быстро кивала в ответ и шла дальше, окидывая наметанным глазом владелицы большого хозяйства все - от ведер до рыболовных сетей, сушившихся на заднем дворе.

- Что это за жеребенок с тобой, госпожа Аэй? - спросил кто-то.

- Это ученик ли-Игэа, - ответила она.

- Я - ученик ли-шо-Миоци, - вполголоса произнес Огаэ, но Аэй не услышала его.

- Тебя ли-шо-Миоци привез? - ласково спросила высокая, похожая на Аэй служанка в просторной длинной рубахе с цветным поясом.

Огаэ кивнул. Она сунула ему горсть засахаренных орешков. Какой-то широкоскулый раб с кучерявой бородой дружески хлопнул Огаэ по плечу:

- Ученик ли-шо-Миоци, говоришь?

- Да, ли-шо-Миоци - мой учитель, - вызывающе громко сказал Огаэ, но Аэй снова сделала вид, что не слышит его слов.

Она подвела его к рукомойнику и, набрав в большой медный таз кувшин воды, помогла ему умыться. Он быстро вытерся свежим, хрустящим от чистоты полотенцем. Аэй улыбнулась и, склонившись к нему, поцеловала его в лоб.

- Жеребенок! - ласково произнесла она. - Я хочу тебе кое-то показать.

Она усадила его на циновку рядом с уже растопленным очагом и достала маленькую шкатулку из тайника под одним из многочисленных ковров на стене. Нахмурившийся Огаэ молча сидел на пятках - как на уроке в школе Зэ - плотно сжав колени, положив на них ладони и не шевелясь.

- Посмотри на это - сказала Аэй, слегка кивнув ему. Он и теперь не шелохнулся, и тогда она поднесла к самому его лицу золотой медальон.

- Знаешь, что это?

Огаэ покачал головой.

- Твоя мать подарила мне это, когда ты родился.

Потухшие глаза Огаэ распахнулись и загорелись удивлением.

- Ты родился на мои колени. Я была повитухой твоей матери, Аримны.

Аэй нежно и печально смотрела на него.

- У тебя уже сразу волосы были такие же густые и растрепанные.

Она положила медальон на его ладонь. Он был очень изящной, тонкой работы, и, наверное, стоил немало, но Огаэ не понимал этого. Он подумал о матери, которую не помнил. Она никогда даже не снилась ему - он почти никогда не думал о ней до этого.

- Ты можешь взять его себе, если хочешь.

- Взять себе? - переспросил мальчик.

- Да, конечно.

- Спасибо, - с этими словами он хотел спрятать медальон за пазуху.

- Нет, - покачала головой Аэй. - Так ты его потеряешь. Одень его на шею.

Из другой шкатулки она достала тонкий блестящий шнурок, и, не без труда прикрепив к нему медальон, надела на шею Огаэ:

- Вот так.

...Уже стемнело. При колеблющемся, неровном свете свечи Огаэ рассматривал свой медальон на прочном длинном шнурке.

Лэла высунула голову из-под ярко-синего полога.

- Ты не спишь? Давай играть в камешки!

- Тебе-то уж точно пора спать! - сердито сказал Огаэ, стараясь держать свечу так, чтобы не опалить своих волос и в то же время рассмотреть изображение как можно лучше.

Это был конь, несущийся на всем скаку. Его хвост и грива развевались от неудержимого, подобного вихрю, бега. Голова его была повернута назад - он словно смотрел, оборачиваясь, на тех, кто следует за ним, зовя - "Не отставай!" Над гривой коня золотилось перекрестье.

- Это же Великий Табунщик! - в восторге прошептала подкравшаяся сзади Лэла, и от ее дыхания свеча погасла.

Утро

Огаэ проснулся до рассвета и немного полежал с закрытыми глазами, ожидая, что Миоци позовет его на утреннюю молитву. Потом он вспомнил, что больше не в Тэ-ане и проснулся окончательно. Он отодвинул тяжелый полог и осторожно ступил на теплый деревянный пол. Нянька Лэлы похрапывала в другом углу, рядом с синим пологом, за которым была постель дочки Игэа.

В оконце дул свежий утренний ветер. Огаэ быстро натянул рубаху и начал пробираться к выходу - тихо-тихо, чтобы никого не разбудить.

"Если здесь никто не молится по утрам Всесветлому, как ли-шо-Миоци, я все равно буду делать так, как он!" - подумал маленький ученик белогорца.

- Огаэ! - окликнул его кто-то из полумрака, и он увидел Игэа, одетого для дальней дороги. Он уже был давно на ногах, судя по всему.

- Уже проснулся, малыш? А я думал - будить тебя в такую рань, или нет. Все-таки ты у меня всего лишь первый день!

Огаэ привычно попросил благословения, но Игэа просто погладил его по голове:

- Весна да коснется тебя! Я ведь не ли-шо-шутиик и не эзэт, и не могу благословлять.

Огаэ стало вдруг очень неловко, словно он совершил крайне невежливый поступок.

- Простите, ли-Игэа...

- Ты ничем не провинился, - улыбнулся Игэа ему. У него была приятная улыбка - лицо его озарялось ею и становилось моложе.

- Пойдешь со мной за лечебными травами или хочешь еще поспать?

- Пойду! Когда я жил у учителя Миоци, я привык рано вставать и читать гимны, отвечал Огаэ.

- Мы помолимся по дороге, - сказал Игэа, снова улыбаясь. - Уже нет времени читать гимны.

Когда они проходили мимо изображения Царицы Неба, Игаэ остановился и, склонив голову, проговорил короткую фразу - Огаэ не разобрал ее - и быстро начертил какой-то знак рукой на груди.

- Как мне надо помолиться, ли-Игэа? - спросил Огаэ. Он не мог заставить себя называть его "учитель Игэа" - это звучало бы, точно предательство Миоци.

- Не надо. Взойдет солнце, прочтешь гимны - а я послушаю.

- Но вы ведь помолились?

- Ты ведь не знаешь, кому я молился - как же ты будешь молиться, не зная, кому? Пойдем, скоро рассвет. Обуй сандалии, босиком ты далеко не уйдешь, и надень вот это - еще прохладно, - с этими словами он протянул мальчику шерстяной плащ - как раз по его росту.